Джузеппе Туччи - Святые и разбойники неизведанного Тибета. Дневник экспедиции в Западный Тибет

По прибытии мы наносим ему визит; он посылает нам навстречу слуг и солдат. Прием проходит в полумраке комнаты, являющейся складом, приемной, храмом и спальней одновременно. Чиновник одет в куртку темно-красного цвета; волосы собраны в узел на затылке. Префект кажется монахом: суровые черты лица, скупые жесты; говорит только на бутанском диалекте, которого никто не понимает [23]: один из его людей, являющийся, должно быть, администратором, поддерживает контакты с внешним миром, используя лхасский диалект.

Невозможно понять, каким образом живут эти тибетские чиновники: пребывая в затворе в своих крепостях, они почти никогда не выходят на свет; никто их не видит, никто не приближается к ним. Как они проводят свой день – загадка. Наиболее образованные читают жизнеописания святых и теологические трактаты, начальство более мирского склада – играет в кости, но высунуть нос из дому, показаться на свет божий и подышать свежим воздухом – никогда! В прихожей хранятся оружие и плети, ожидающие своего часа, чтобы опуститься несколько сот раз на спины виновных.

Дарчин – это место торговцев и паломников; здесь находится последняя лавка Нандарама, самая северная из всех. Люди из Алморы, Техри, что у непальской границы, кочевники Чантанга и Кама обменивают товары, заключают сделки и просят милостыню. На холме, господствующем над селением, в великолепных шатрах располагается богатый купец из Лхасы, прибывший с целью духовного очищения на эту святую землю вместе со всей своей семьей и многочисленной челядью. Больные, прокаженные, грязный, в лохмотьях, люд – угнетающие картины нищеты и страждущей плоти. Монахи и миряне, аскеты и разбойники, коварство и святость сосуществуют и здесь, на беспредельном пространстве этих пустынь. Тут представлены все религиозные течения: бонпосцы – последователи архаичной религии Тибета, буддисты всех толков и индуисты с равной степенью веры и почитания стекаются к основанию священной горы от самых далеких пределов. Различия между религиями стираются – противостояние доктрин и теологий, заложивших вековое соперничество, исчезает: присутствие Господа уничтожает в синтезе веры различия, которые начертал рассудок. В подобных местах Господь ощущается – нет более нужды в словопрениях о Его атрибутах и Его субстанции.

Наш лагерь рядом с лагерем индийских паломников. Их число постоянно увеличивается: каждый день прибывает какая-нибудь новая группа. Тяжесть пути и суровый климат не сломили этих людей. Увидев их исхудавшими, еле одетыми и столь изнуренными, можно подумать, что они находятся на грани жизни и смерти, но неугасающее пламя богопочитания обороняет их от жестокости ветров – плоть безоговорочно подчиняется царству духа. Паломники не чувствуют даже необходимости во сне – в палатках собираются наиболее способные к чтению молитв и пению священных гимнов вплоть до глубокой ночи.

Священный Кайлас

Они никогда не путешествуют без проводника, но для этих людей проводником является не тот, кто знает местность, может найти место для лагеря или избежать опасности нежелательных встреч. Все эти практические детали паломников не интересуют: отправляясь в путь к святым местам, они вверяют свою судьбу в руки Господа. Проводники это садху, те, кто в Индии и Тибете от учителя к ученику передают сокровища духовного опыта, – подвижники, отрекшиеся от мира, не имеющие себе равных испытатели бездонных глубин нашего «я», достойные восхищения пробудители дремлющих в нем сил и опытные исследователи сокровенных и в то же время неоспоримых связей, соединяющих психический мир с миром чисто телесным. Но и в Индии, и в Тибете их осталось мало: многочисленные аскеты-самозванцы, которые бродят по индийским равнинам и зарабатывают себе на жизнь, спекулируя на доверчивости народа, являются лишь жалкой пародией по сравнению с этими немногими благородными личностями, принадлежащими миру, который медленно исчезает. Чтобы увидеть их, необходимо побывать здесь, под сенью горы Шивы или на берегах озера Брахмы. Когда паломники встречают одного из них, то уже не отстают от него, следуя за ним любой ценой. И тогда он становится духовным средоточием этой малой странствующей по святой земле общины. Именно духовным центром, так как в традиции Востока садху есть живой бог, точнее, Сам Господь. Не то или иное из тысяч божеств, которые населяют бесчисленный олимп индуизма и буддизма «Великой Колесницы», но Сам Бог. Он есть изначальная сущность всего, «сознание света», как называют его люди Востока, единосущность бытия и сознания, которая проявляет себя, извлекая все вещи на свет и принимая их обратно в свое лоно, пропустив через драму жизни, – драму необходимую, так как не может быть палингенезиса без предшествовавшего ему генезиса, если в полном сознании не реализуется тот длинный путь возвращения, для которого то, что находилось в сознании Господа, развернулось в видимую и осязаемую реальность жизни.

В садху это сознание-освободитель присутствует не как понятие диалектики и теологии, но как жизненный опыт; он сам и есть это космическое сознание в своем вечном настоящем и в своей адамантовой чистоте. Поэтому садху входит в храмы и не преклоняется ни перед какими изображениями: боги, которым поклоняются толпы, не что иное как искорки и проблески того Огня, который дает и питает жизнь. Садху суть «совершенные», те, кто преодолел в сознательном слиянии с сущим все противоположения, все противоречия, все случайности и относительности, сталкивающиеся друг с другом в процессе становления. Они приходят к этим горам и бескрайним просторам не для того, чтобы молиться и приблизиться к какому-либо богу.

«Господь здесь, внутри нас, а не там, на горе. Гора всего лишь куча камней. Но все люди не могут подняться в одно мгновение к вершинам нашего созерцания: жизнь духа есть восхождение – кто начинает его издалека, кто – вблизи; но если пути различны, а они непременно должны быть различны, так как люди мыслят, воспринимают и чувствуют по-разному, – итак, если пути разнообразны, то конечный пункт един». Это говорил мне мой друг Бхумананда, с которым мы беседовали в долгие дни переходов и стоянок; вечером – нет: это время для молитвы. Ученики и паломники собираются вокруг садху, поют вместе священные гимны в сопровождении фисгармонии, читают молитвы, разражаясь литаниями, которые на санскрите называются киртана и представляют собой тысячекратное повторение имени одного из божеств со всё возрастающей вибрацией, в экзальтации, часто достигающей почти патологического уровня. Садху, в одеяниях цвета охры, сидит напротив учеников на шкуре леопарда. С одной стороны – люди, жаждущие бога, нетерпящие увидеть его образ, почувствовать связь с ним, со всей эмоциональностью своей страстной человечности; с другой – недвижимый аскет, с остановившимся в созерцании взглядом, со ставшим практически неуловимым дыханием, отрешившийся от плоти, оставивший пределы человеческой природы ради иных миров.