И Кучумов - Англичане едут по России. Путевые записки британских путешественников XIX века

От границы Российской империи в Бухару ведут два главных тракта, которые начинаются, соответственно, в Оренбурге и Троицке. Они проложены почти параллельно р. Сырдарье (древний Яксарт) на расстоянии 150–200 миль друг от друга. Ответвляющаяся от Орской крепости дорога пересекает Оренбургский тракт примерно на полпути между Оренбургом и северным заливом Аральского моря. Начавшись в Оренбурге, дорога идет на восток от соляных копей Илецкой Защиты [274]вдоль Илека к его истоку. Пройдя Мугоджарские горы, разделяющие долины Илека и Иргиза, она выходит на Орский тракт у русской Орской крепости, после чего направляется в форт Карабутакский [275]. Если до этого дорога является довольно легкой и умеренно влажной, то за Орской крепостью она больше напоминает пустыню со множеством маленьких и преимущественно соленых озер. Примерно между фортом Карабутакским и Каспийским морем находится еще одна русская почтовая станция – укрепление Уральское [276], откуда на восток уходит дорога, пересекающая тракт Троицк-Бухара в укреплении Оренбургском [277]. Достигнув моря, она поворачивает к укреплению Аральскому [278], что примерно в сорока милях от устья Сырдарьи, и затем почти 300 миль, если считать по прямой (фактически 400 миль), идет вдоль ее правого берега до форта Перовский [279]– ближайшей к истоку этой реки русской почтовой станции. Оренбургский и Троицкий тракты соединяются на севере дорогой между укреплениями Уральским и Оренбургским, а на юге – дорогой между укреплением Аральским и фортом Перовский.

Пароходы ходят по Сырдарье до форта Перовский и, кажется, при малой загрузке доходят даже до Коканда, что за тысячу миль от устья этой реки. Европейцам мало известно об ее русле за фортом Перовский, но, как бы то ни было, эта река, бесспорно, является главной транспортной артерией Центральной Азии. Амударья, которая течет по горам Болор-Таг в Бадахшане, и, пройдя примерно сорок миль к северу от Балха, в семидесяти километрах юго – западнее Бухары впадает в южный залив Аральского моря, по большей части является судоходной, однако география этих мест пока еще изучена недостаточно. Аральское море, судя по его размерам, позволяет осуществлять речное судоходство в сторону юга и востока подобно тому, как Каспий – на север и запад. Зная о границах древнего Арало-Каспийского моря [280], было бы интересно выяснить, похожи ли берега Сырдарьи и Амударьи на волжские между Нижним и Царицыным. Поскольку наш маршрут проходил по другим местам, замечу лишь, что для поездки к Аральскому морю и по киргизским степям необходимо получить паспорт у оренбургского военного губернатора и заранее запастись всем необходимым, ибо тамошнее малочисленное население крайне бедное, поэтому за Уралом на его помощь рассчитывать нельзя.

Летом из Оренбурга в Астрахань можно попасть либо через Самару вдоль правобережья Волги, либо по правому берегу р. Урал через Уральск в Гурьев, а оттуда по Каспию на пароходе. Он ходит летом дважды в месяц до 15 (27) сентября. Между Гурьевом и Астраханью нет почтового сообщения, но при хорошей погоде эти примерно 240 миль можно преодолеть за десять-четырнадцать дней в экипаже, наняв лошадей и знакомого с этими местами ямщика. Обо всем этом нам рассказали в Астрахани, потому что в Оренбурге мы смогли узнать лишь то, что Гурьев – крайне убогое и тоскливое место. Эти земли хорошо знает оренбургский почтмейстер, но, к сожалению, его советами нам воспользоваться не удалось – в те дни он был в отъезде. Самарский тракт во многих отношениях представляет больший интерес, так как проходит через основополагающие районы Поволжья и немецкие колонии между Саратовом и Царицыным. После долгого обсуждения мы выбрали его и выехали из Оренбурга 27 сентября между четырьмя и пятью часами вечера.

Предстоял довольно скучный путь протяженностью 1 100 верст. Только мы тронулись, начался ливень, а наш ямщик эти места не знал и, кроме того, не обладал должным опытом, так что вскоре мы увязли в грязи, пытаясь заехать на размытый берег. В таких случаях русские лошади бывают практически бесполезны. Когда одна из них пытается начать двигаться, остальные продолжают стоять. Сдвинуть упряжку с места может только опытный ямщик с зычным голосом, но наш Иегу [281]был совсем не таким, и неизвестно, сколько бы мы еще простояли на месте, если бы встречный крестьянин не посоветовал нам распрячь лошадей и не помог вылезти из грязи. Никаких разбойников мы не встретили, и пока медленно тащились по грязи и меняли лошадей на почти безлюдных почтовых станциях, наступило утро. Степь покрыл густой туман, вокруг была сплошная распутица. На почтовой станции Татищева [282], что в шестидесяти одной версте от Оренбурга, дорога, покинув р. Урал и Гурьевский тракт и перейдя через горы Общий Сырт, направляется в долину р. Самары. Эта река появляется несколько правее того места, где трасса пересекает горы, и, неся свои воды на северо-запад, впадает в Волгу чуть ниже г. Самара.

Постепенно на смену лесам пришли грязь и камыши. В Новосергиевской [283], третьей почтовой станции после нашего отъезда с р. Урал, для строительства используют обожженные на солнце кирпичи. Некоторые здешние селения очень крупные – например, то, что было после упомянутой станции, растянулось аж на три с половиной версты и представляло собой скучное зрелище [284]. Любопытным было лишь сооружение наподобие виселицы с тремя колоколами, стоявшее перед обычной избой, являвшейся сельской церковью. По правобережью тянулись холмы, которые с остальным пейзажем образовывали степной ландшафт с великолепными лугами, на которых паслось множество крупного рогатого скота, овец и лошадей, причем табун последних достигал примерно четырехсот голов, и за ним присматривал, кажется, всего один казак.

Бузулук [285]совершенно не интересен для путешественника, за исключением того, что находится в двухстах верстах от Оренбурга. Там, где дорога переходит на левобережье Самары, у подножия крутых и поросших лесом берегов стоят живописно расположившиеся водяные мельницы. Лохматые и бородатые, посыпанные мукой неотесанные мужчины глазели из окон, как наши лошади карабкались по грязному склону в сторону Борска [286]. Судя по их одежде, они довольствовались малым. Но то были мельники, остальные же носили обычные овчины, сапоги и шляпы. Однако женский костюм иногда был оригинален, и даже в самых нищих селениях этой глуши мог составить конкуренцию самой Италии. Бело-коричневую грубую рубаху дополняет богатая темно-красная накидка, а яркий головной платок оживляет это одноцветное платье.

Но в жизни русского крестьянина есть период, когда он не носит все эти рубахи, накидки и овчины, а одежда человека напоминает мумию, только, в отличие от египетской, это начало, а не конец его пребывания на земле: младенцев всегда пеленают и туго закатывают в бинты, чтобы их можно было быстро и легко убрать. Войдя в одну из русских изб, восхищенный путешественник решит, что попал в какое-то языческое племя, поклоняющееся идолам и божествам домашнего очага, представляющим из себя обрубки с тщательно вырезанными лицами. Он с любопытством смотрит на одного из них, лежащего на полке, на второго, подвешенного на крюк в стене, на третьего, перекинутого через одну из главных балок крыши и раскачиваемого матерью с помощью привязанной к ее ноге веревки. «Да ведь это дети!» – восклицает путешественник с чувством, словно наступил на камень, а он оказался жабой. «А чем еще это может быть?» – отвечает ему мать. Узнав так много за столь короткое время, любознательный путешественник интересуется пристрастиями этих существ, но его несколько останавливает крайняя грязь младенцев, поэтому он спрашивает у родительницы, когда их моют. «Мыть? – кричит перепуганная мать. – Мыть? Я должна его мыть? Он же тогда умрет!» Обескураженный как увиденным, так и ответом хозяйки, путник переключает внимание на старших детей. После освобождения от этих уз ребенка сразу начинают воспитывать, причем сугубо в практическом ключе. Он или она, ибо по полу их не разделяют, одетые только в грубые рваные рубахи, борются за жизнь, барахтаясь в песке или грязи перед избой. Выжив в таких условиях, они переходят к новому испытанию – встрече с тощей длинноногой свиньей, которая рыщет по двору в поисках съестного. Относясь к задиристости своего упитанного и подчас неуклюжего спутника как к должному и поэтому не держа на него зла, ребенок начинает подражать упорному усердию, с которым свинья тащит в пасть все подряд, за исключением совсем уж несъедобного. Когда ребенок научится чуть-чуть отличать плохое от хорошего – по крайней мере, в пище, – его допускают к семейной трапезе, которая состоит из ржаного хлеба и «щей» (так русские называют капустный суп). Одновременно он получает старую овчину. Изнанка или ее остатки у этого длинного кожаного мешка кишит насекомыми, а рукава почти касаются земли. Высокие, огромного размера рваные сапоги постоянно путаются в полах его верхней одежды, которая волочится во все стороны. Все это продолжается до тех пор, пока ребенок не станет самостоятельным – тогда его образование закончится, и он начнет жить как все люди.