И Кучумов - Англичане едут по России. Путевые записки британских путешественников XIX века

По выезду из Борска с холмов правого берега реки открывался обширный вид на долину. Ветер быстро высушил поверхность, отчего дорога стала получше той, по которой мы ехали из Оренбурга, но вечером начался дождь и ее снова размыло. От Бобровки [287]до Алексеевки [288]– предпоследней почтовой станции перед Самарой – нас вез плохой ямщик, что было редким явлением. Когда мы меняли лошадей в первом из упомянутых селений, то стали привычно спорить о том, сколько их взять. Я в этом не участвовал, однако Л. решительно потребовал, чтобы нам дали тройку, но, когда ямщик занял свое место, почтмейстер шепнул ему ехать помедленнее, и это случайно услышал мой спутник. Перебранка стихла и примерно через полчаса, убаюканный качкой ехавшего по распутице тарантаса, я заснул. Неожиданно раздался выстрел из пистолета. Я мгновенно проснулся, выхватил свой револьвер и приготовился отстреливаться, но несмотря на прозвучавшее несколько раз слово «разбойник», ни криков, ни драки не было – вместо этого тихо скулил ямщик. Оказалось, что Л., устав подгонять заспанного, упрямого мужика, выстрелил из пистолета, надеясь взбодрить лошадей и одновременно припугнуть возницу – пуля прошла в каких-то трех дюймах от его уха. Если бы у ямщика была бы хоть капля мужества, он бы не обратил на это внимания, но ему показалось, будто стреляли в него, и он сейчас умрет. На все наши заверения, что ему еще жить да жить, что стреляли не в него, иначе этот верзила, к тому же сидевший рядом, был бы сражен наповал, он совершенно не реагировал и повернул лошадей обратно в Алексеевку. Тут я настолько рассвирепел, что готов был даже как следует взгреть его, чтобы заставить ехать дальше. Вернувшись на почтовую станцию, мы подняли нашего недоброжелателя– почтмейстера с постели (говорить «с кровати» в России не имеет смысла). Расстроенный, он с крайне мрачным выражением лица выслушал наш рассказ. «Старый», или владелец лошадей [289], скупился на них, чтобы иметь побольше клиентов, а потому кипятился пуще всех, пригрозив пожаловаться на нас в Самару. Дело стало принимать плохой оборот: из-за этого пустякового инцидента власти могли взять нас на заметку и досрочно прервать нашу поездку. Тогда мы развели почтмейстера и «старого» по разным комнатам, а ямщика вообще выставили во двор, после чего дав им «на водку» частично деньгами, а частично натурой, уладили конфликт, выехали в Самару и вскоре об этом эпизоде забыли. В городе мы оказались около полудня 30 сентября.

Подъезжая к Самаре, мы увидели знакомый волжский пейзаж. После всего встреченного нами по выезде из Екатеринбурга, Самара выглядела вполне цивилизованно. В отличие от большинства поволжских городов, она находится на левом берегу реки, и, хотя не столь живописна по причине этого, с нее открывается вид на горы напротив и на ущелье, мимо которого река течет выше. Город расположен на изумительной излучине Волги в самой восточной ее точке и служит как бы портом для Оренбургского края. В нем имеется несколько больших кирпичных домов, другие еще только строятся, рядом находятся крупные села, а почва здесь – почти сплошь чернозем. Крестьяне первые четыре года засевают поля зерновыми, а последующие шесть лет – травяными культурами. Навоз в качестве удобрения они не используют, применяя его только в качестве топлива, которого здесь мало. Это вообще одно из самых процветающих мест в Поволжье. Как и вблизи всех соседних сел и большинства городов, на окраине Самары располагаются ветряные мельницы – это значит, что мы попали в одну из крупнейших хлебных житниц империи. Ветряные мельницы тут всяческих размеров, у них по три-шесть, а то и по семь крыльев различной длины, и расположены они хаотично. Все это наводит на мысль, что здесь не придают никакого значения всяческим регламентам, и путешественник не может понять, как это власти терпят столь явное неуважение к писаным нормам и такое непослушание. Рядом с мельницами располагается множество амбаров – огромных деревянных строений, стоящих рядами и улицами и образующих фактически хлебный квартал. Левый берег, как уже говорилось, – низкий, и весной его затопляет далеко вокруг. Низменности вдоль него в те дни превращаются в судоходные реки, впадающие в Волгу, но летом они опять высыхают, оставляя посреди крестьянских полей и лугов огромные рассохшиеся баржи. Это воистину хлебная житница, но довольно необычная.

После Самары главный почтовый тракт огибает Симбирск, а оттуда, то приближаясь, то удаляясь, идет по правому берегу Волги к ее устью. Имеется, однако, и дорога с восточной стороны – она делает большой крюк через Николаевск и соединяется с рекой у Балаково [290]выше Волгска [291]. Мы выбрали именно этот путь. Отсюда Самару было видно еще долго и казалось, что нам никогда не наскучит смотреть на ее белые постройки. Первой нашей остановкой была Воскресенка [292]– прелестное сельцо с ивами и прочими деревьями, которому почтовая станция придавала почти английский вид. Оно принадлежит русским миллионерам Новосильцевым, владеющим двадцатью тысячами крепостных [293]. Соседнее с. Каменный Брод [294]населено мордвой – финской народностью, о которой я расскажу отдельно.

За Волгой обычно находятся степи с редкими засеянными полями на возвышенностях. Местность эта холмистая, но без значительных поднятий. Там, где землю подвергают обработке, она вся пересечена проселочными дорогами и водотоками. Небольших размеров, они тем не менее существенно мешали нашей езде, и, несмотря на все преимущества этого пути, мы вспоминали о землях башкир. Сельскохозяйственное использование степей делает их непригодными для поездок.

По-видимому, с тех пор, как барон Гакстгаузен в 1843 г. побывал в этих местах [295], здесь стало гораздо больше возделываемых земель. Население появилось тут недавно и было переведено из Калужской, Воронежской, Курской и Тульской губерний. Говорят, что в 1816–1834 гг. оно ежегодно увеличивалось на три процента – переселенцам всячески помогали, но их высокая на первых порах смертность, а также перемена климата и сельскохозяйственных культур таковы, что доставят моральные и материальные страдания гораздо более выносливому люду, чем русские.

Главным городом этих мест является Николаевск – так он обозначен на современных картах в честь покойного императора, который придал этому населенному пункту статус города, а первоначально назывался Мечетная [296]. К сожалению, русские любят переименовывать местности, которые присоединяют, тем самым нарушая историческую преемственность, разрывая представляющие интерес звенья истории языка и способствуя появлению повторяющихся названий: так, в Оренбургской губернии сейчас имеются три Троицка, несколько Архангельских, Златоустов и т. д. В связи с тем, что азиатская граница России в наши дни приблизилась к малоизвестным, но являвшимся свидетелями древних миграций и, несомненно, хранящих остатки древней культуры областям, необходимо сохранить все имеющее историческую ценность. Бывает еще, что названия объектов, указанные на русских картах, отличаются от тех, которые используют местные жители.