Жан Делаборд - На краю земли. (Огненная Земля и Патагония)

Божья нива Пуэрто-Наталес на самом деле выглядит необычайно. Здесь внезапно обнаруживаешь все виды строительного материала, в том числе дерево и цемент, нашедшие, как ни странно, большее применение в жилищах для мертвых, чем для живых. Памятники ярко раскрашены, преобладают небесно-голубые и конфетно-розовые тона. То, чего не хватает серым домам и темной одежде людей, открывается за четырьмя низкими стенами кладбища в неожиданном буйстве цвета. Может, в этом и заключается «последняя надежда»?

К сожалению, мы не имели возможности добраться до каменноугольного рудника «Рио-Турбьо», находящегося, как уже упоминалось, в Аргентине. Это недалеко от Пуэрто-Наталес, и почти все рабочие приходят на рудник из города. Тем подробнее мы осмотрели мясохладобойни, построенные примерно в полутора километрах от города на берегу фиорда. Наравне с бойнями Пунта-Аренас (Tres Puentes) они самые крупные на крайнем юге; а все вместе ежегодно поставляют на стол Европы почти десятую часть чилийского поголовья овец — примерно 300 тысяч розовато-коричневых застывших туш.

Предназначенные для убоя овцы с ранчо фиорда Ультима Эсперанса или с других, расположенных у ближайших фиордов, доставляются сюда, как правило, на парусных или гребных лодках, в которых они лежат со связанными ногами, как толстый, серый, вздыхающий ковер, по которому бегает команда и пастухи. С овцеводческих ферм из глубины страны прежде овцы шли на бойни целыми днями по пыльной пампе, по твердой земле каллес — улиц шириной в двадцать, тридцать и более метров, между огороженными пастбищами, по грязи разлившихся рек. К конечному этапу своего последнего пути они приходили настолько ослабевшими :и истощенными, что цена, которую за них предлагали, не соответствовала той, на которую рассчитывали эстансиерос. Сегодня это ценное мясо в большинстве случаев доставляют по шоссе в специальных огромных грузовиках, и овцы попадают под нож карничеро в состоянии, удовлетворяющем как хозяина овец, так и владельца мясохладобойни.

Здесь мы видели, как овцы делали свои последние шаги — от грузовика до ворот бойни. Едва открывались решетчатые двери трех и даже четырехэтажных грузовиков, как из них тяжелой серой массой вытекали овцы, на мгновение останавливались, словно удивленные неожиданной свободой после отвратительной тесноты путешествия, чихали и принюхивались, вырванные из привычной теплой вони; наконец, подгоняемые усердными собаками и пинками, они нерешительно семенили к двери, через которую уже не было возврата.

Мы последовали за овцами, довольные, что находимся не на их месте, и увидели угнетающее, почти нереальное зрелище: в тумане мелко распыленной воды, которая, казалось, струилась отовсюду, молча работали около десятка коренастых мужчин в прорезиненных плащах и зюйдвестках. В один миг они перерезали овцам горло, отрезали голову, снимали шкуру, вынимали внутренности, вымывали и опрыскивали пустые туши — все в водяном тумане и беспрерывно возобновляющемся и вновь уносящемся потоке крови и воды…

Мы колебались, содрогаясь от ужаса, стоит ли смотреть дальнейший процесс обработки овец, но отступления не было. Мы уже стояли перед рельсами, по которым двигалась бесконечная процессия туш к мертвой, застывшей тишине холодильника. Нам дали меховые пальто, и мы вошли в этот обширный могильный склеп. Какими чистыми теперь стали овцы, которых мы еще недавно видели на пути к баракам для стрижки с набившейся в шерсть землей, брюхами, черными от собственного помета, с застрявшими в шерсти листьями и колючками калифате! Как они теперь походят друг на друга, эти сотни, все одинаковой величины, одинакового цвета, одинакового веса. И какой порядок в прямых, как стрела, рядах их последнего парада! Эта строгая дисциплина, которой наконец достигло овечье стадо, эта тишина и холод, окружающий и пронизывающий нас, придавали массовой смерти какое-то величие и делали излишним всякое сочувствие. Но все же мы не произнесли ни одного слова, будто здесь могли быть настоящие покойники.

Приятно было бы закончить обход сразу после этого холодного покоя и мира, но нам не удалось уклониться от осмотра консервного отделения, где в низких залах обрабатывали сердце, мозг, печень животных, принесенных в жертву человеку… Нас обволок запах вездесущей крови, и самое неприятное, вдруг повеяло легким теплом. От темных и бесцветных мягких внутренностей, в которых копались липкие от крови руки, исходил противный сладковатый запах, сгущавший воздух до такой степени, что с каждой минутой становилось все труднее дышать.

В конце концов мы не выдержали и, отказавшись от цифр и статистических данных, которые нам хотел привести бухгалтер, сбежали на воздух.

На берегу фиорда мы глубоко вдыхали ветер далекого Тихого океана. Казалось, на пути к ледникам Анд он уже впитал их живительную прохладу. Но вокруг нас на камнях и в воздухе над нами кричали морские птицы, дрались из-за кусков мяса и внутренностей, а победители уносили в клювах отвратительные трофеи.

Нет, не легко будет забыть фригорифико Ультима Эсперанса!

После утомительного осмотра скотобойни мы были готовы «окунуться в природу», чтобы найти у нее утешение, в котором мы явно нуждались. Уже на следующий день переход через пампу и встреча с массивом Пайне оправдали наши ожидания и укрепили веру в целительность «погружения» в природу.

Сначала между Наталес и подножием Кордильер нам встретилась лиса, которая, без сомнения, уже давно ожидала возможности сыграть роль звезды кино. Увидев нас, она и не думала скрываться в кустах мата негра, а уселась, навострив уши, и дала нам возможность спокойно приблизиться. На расстоянии всего нескольких шагов она позволила, как нечто само собой разумеющееся, произвести киносъемку — сначала анфас, затем в профиль. Лиса поворачивала свою изящную, узкую голову так, будто ее об этом просили, и попрощалась с нами лишь тогда, когда мы не могли больше уделить ей ни метра пленки.

Страусы удалялись не спеша. Стаи крупных ибисов только взлетали, чтобы через несколько метров снова опуститься и горделиво выступать, как на каком-нибудь древнеегипетском фризе. И совсем близко среди зарослей цветущих одуванчиков порхали попугаи с бронзово-зелеными крыльями и ржаво-красными хвостами. Мы были благодарны небу и Патагонии за то, что они позволили нам так близко почувствовать эту природу и ее творения.

Эта благодарность приняла форму торжественной молитвы, когда над горизонтом неожиданно и величественно появился бело-голубой массив Кордильер. Красота длинного хребта, по крайней мере в этом месте, заключается не в его высоте: здесь, почти на самом конце цепи, она едва ли превышает 3000 м, в то время как дальше на север, у Уаскарана, она составляет почти 7000 м, а у Аконкагуа, самой высокой горы Америки, достигает, возможно, еще большей высоты (в зависимости от карты, можно прочитать все значения: от 6950 до 7010 м). 3000 м высоты массива Пайне отрываются от подножия пампы одним-единственным движением, словно тяжелый на подъем великан неожиданно выпрямился в небо. Ничто не предупреждает о неминуемом появлении Пайне: ни предгорье, ни горный склон, ни извилистая дорога; нет даже леса, который обычно спускается к подножию гор. Пайне возникает неожиданно, без предупреждения, как стена, на которую наталкиваешься сходу. Между ней и нами только несколько бирюзово-голубых озер из талой воды, один вид которой заставляет дрожать от холода.