Жан Делаборд - На краю земли. (Огненная Земля и Патагония)

Все эти встречи, все эти лица и переживания возникают в наших воспоминаниях, когда мы сейчас стоим рядом с заржавленной пушкой перед каменным монументом с надписью «Добро пожаловать в Кастро!» и слушаем рассказы о богатстве острова Чилоэ, главной особенностью которого является, кажется, то, что его-то как раз и трудно заметить!

Под бурные порывы ветра мыса Горн, при постоянных ветрах пампы, в вечно влажных лесах Патагонии и на дождливом архипелаге, удаленные от родного острова более чем на тысячу морских миль, живут и работают, мерзнут и пьют чилоты. Почему? Лучше всего им живется в своих родных деревянных домах с огороженными плодородными полями, в мягком климате Чилоэ. Никто из них не забудет свою родину с ее песнями, легендами, обычаями и одеждой. Но никакая сила в мире не удержит их там и не помешает им, как только они научатся грести и ставить парус, искать «другое место», о котором они мечтали еще маленькими детьми. Никто не сможет переубедить их остаться в теплом уюте родины.

Если бы однажды дух Паскаля посетил чилота в его тольдо и попытался убедить, что все несчастья людей происходят только от того, что им никак не удается спокойно усидеть в своей комнате, то чилот ответил бы ему только громким смехом: «В чем же еще может заключаться счастье людей, месье, если не в беспокойной жизни?»

Возвращаясь из довольно утомительного похода через девственный лес, что лежит севернее внутреннего моря Скайринг, мы заблудились и, устав преодолевать бесконечные пре» пятствия, добрались по компасу до ближайшего берега моря. Мы шли по берегу, следуя причудливой фантазии всех его поворотов. Это был, конечно, не самый короткий путь, но наверняка самый надежный, а может, несмотря на встречающиеся подъемы, и самый удобный.

Мы весело шагали вдоль каменистого берега неизвестной бухты — наши карты отказались сообщить ее название, — пока не увидели в воде на расстоянии примерно броска камня не» вообразимое сооружение. Это было черное, изъеденное ржавчиной судно, которое по своим скромным размерам и высоте трубы могло быть буксиром, но больше походило на огромного ежа или дикобраза. Оно было не перегружено, а просто завалено различной древесиной, в основном длинными, беспорядочно набросанными заостренными досками, так что над ними выступала только высокая труба. Сверху или между досками, где только было возможно, восседали люди И собаки и молча наблюдали за нашим приближением.

«Да это же «Тайта», старая посудина «Тайта»!» — вскрикнул вдруг шагавший с нами этнограф Ж. Амперер, который несколько лет тому назад длительное время объезжал каналы: и фиорды, исследуя район Скайринга. Так мы узнали, что «Тайта» принадлежит уединенной лесопилке в соседней бухте и что Амперер раньше неоднократно встречал это судно, Он кричал так громко и до тех пор, пока один из мужчин на судне наконец не вынул руку из кармана и не помахал ею; а коричневое, как кожа, лицо другого моряка, который курил на корме трубку и, по-видимому, был капитаном корабля, осклабилось в дружелюбной улыбке, и тут уже оживились даже собаки. Контакт был установлен, прежнего друга узнали, и с «Тайты» к нам направилась лодка. Нас пригласили выпить по чашке кофе на борту «Тайты», но отнюдь не для ознакомления с судном, так как только крыса смогла бы ориентироваться в этой бесформенной куче леса.

Когда лодка с нами пристала к судну, с борта как по команде раздался лай собак, а вслед за ним залились псы в лодках, привязанных к корме и казавшихся пустыми. На них было около дюжины собак разной величины и масти, прыгавших, как чертики на пружине, которые выскакивают из коробки, к ужасу того, кто ее неосторожно открыл.

Нелегко было успокоить этих агрессивных бестий, которые теперь все вспрыгнули на палубу, хотя здесь и так некуда было ступить, и еще труднее найти место, чтобы не загораживать входа в своего рода камбуз, где как раз пекли лепешки и варили кофе. Дабы приятнее провести время в ожидании кофе, пили пока вино, крепкое красное вино, которым так гордятся чилийцы и при случае охотно выпивают лишний стаканчик. Впрочем, стаканов здесь не было, а только одна жестяная кружка, из которой мы пили по очереди сначала вино, а потом кофе или, точнее, ту темную горячую жидкость, которую здесь, в Патагонии, приготовляют, вероятно, из чего-то другого, но только не из кофейных зерен.

Между глотками мы пополняли свои сведения о «Тайте». Так, мы узнали, что судно принадлежит лесопилке, что невероятно нагроможденный на ней лес — только лишь «отходы», которые служат топливом для паровой машины судна. Вблизи эта гора леса выглядела еще более высокой и шаткой, и было удивительно, как «Тайта» вообще сохраняет равновесие. Кроме топлива на палубе находились еще и другие припасы; так, на мачте, как варварский флаг, висела обезглавленная овечья туша, а легкий ветер развевал длинные полосы темного мяса.

Чем занималось это своеобразное судно здесь, на Скайринге? Оно ходило вдоль берегов этого и соседнего внутреннего моря Отуэй, а через узкие проходы вдоль островов и каналов — к Тихому океану в поисках особенно высоких кипарисов, растущих только здесь. Обнаружив такие деревья, команда валила их, освобождала от сучьев, а стволы буксировала на свою лесопилку. Вместе с матросами-лесорубами на судне находились и нутриерос с Чилоэ, охотившиеся в устьях рек на выдр; им принадлежали небольшие лодки за кормой и взъерошенная свора собак, которые теперь, мирно виляя хвостами, разгуливали вокруг нас.

Господин Амперер справлялся об алакалуф и чилотах, с которыми он познакомился в кипарисовых лесах, растущих на берегах каналов. И как часто в ответ на называемые им имена звучало единственное слово, которое мы слышали каждый раз, когда речь заходила об алакалуф, «murio» (умер). Умер Перес, а также дочь Марии Мартинес: этот и тот, те и другие — murio. Это превратилось в такую бесконечно печальную жалобу, что один из матросов с седыми волосами и орлиным носом, выглядевший как опустившийся художник, а в действительности судовой механик, встал и взял у кого-то такую же потрепанную, как он сам, гитару. Он уселся на обрубок дерева и, чтобы прогнать общую грусть, начал петь песни аргентинской пампы, которые ему казались более веселыми, чем подсказываемые товарищами чилийские песни. Певец не обладал особенно хорошим голосом, но зато он обладал необычайной памятью и такой же выносливостью. Потом лопнула одна из немногих еще целых струн, и это положило конец попытке развеселить общество.

После еще одной кружки кофе мы дружелюбно похлопали на прощание друг друга по плечам, и лодка снова отвезла нас на берег. Оттуда мы помахали рукой, как это здесь принято, крикнули «hasta luego» (до скорого), будто мы когда-нибудь еще увидим «Тайту» и ее матросов! В ответ они помахали над головой руками, а «художник» — своей теперь бесполезной гитарой. Хор собак начал шумный финал…