Виталий Артемьев - Голубоглазый дервиш. Под псевдонимом «Памири»

Это был самый обычный рядовой полет. Я таких делал по два раза на дню. Вечером я рассказал советнику, что, мол, встретил человека, говорящего на русском языке. Про старика я предусмотрительно промолчал, помня инструкцию – мне запрещено было брать на борт посторонних. Он на меня как-то испытующе взглянул и сказал, чтобы я никому о нем не рассказывал и о старике тоже. Видно, комендант аэропорта рассказал ему о старике. Советник был умный, бывалый. Он сносно говорил на таджикском языке, и я от него узнал много разных словечек, которых на занятиях нам не преподавали. Он не стал больше распространяться, а я не стал настаивать на расспросах: время военное, всякое бывает.

Мне и в голову не приходило, что это была встреча с учителем: такой шанс выпадает один на миллион. Но тогда я об этом еще не знал.

Прошло несколько месяцев. В феврале с группой наших советников-артиллеристов я отправился в провинцию Бадахшан, где проводилась первая в новом году армейская операция с участием советских и афганских военных подразделений, как говориться: понюхать пороха. Со знакомыми вертолетчиками я добрался до Тахара, где меня ждали советники, и оттуда, пересев на старенький БТР, по дороге Смерти (Рохе-Марго, этимология названия не совсем очевидна, хотя сама по себе дорога опасна, идет через ущелья и узкие мосты над горными реками) мы добрались до Бадахшана, и отправились уже пешком еще дальше в горы. Месяц в горах был достаточно запоминающимся: пройдя через сели, вызванные частыми дождями, засыпаемые снегом на горных перевалах, потеряв треть состава не столько от прямых столкновений, сколько от мин, обстрелов, холода и кишечных инфекций, мы спустились с гор в городок Файзабад. После всех мытарств, недосыпания и постоянного холода райскими кущами показались мне горячая баня и сон в армейской казарме на белых простынях. На следующий день мне дали выходной и я решил прогуляться по местным дуканам (маленьким магазинчикам) городка, чтобы прикупить средств гигиены (ишак, на котором ехал мой рюкзак, оступился, поскользнувшись на горной тропе, и сорвался в раздутую от дождей и тающего снега реку).

Гулять по городку было вполне безопасно, да и на первый взгляд военных в нем было больше, чем местных жителей. Я был одет в афганскую форму, а отросшая борода маскировала меня под местных. Не спеша прогуливаясь мимо витрин захудалых магазинчиков, я вдруг услышал за спиной голос:

– Ассалам Алейкум, торджомон саеб! (Здравствуйте, господин переводчик!)

Обернувшись, я увидел старого знакомого из Ишкамиша. Я бы его сразу не узнал: он отпустил бороду, черную, но уже с проседью, одет был в национальный пирохан-томбон (необъятных размеров штаны, стянутые на поясе и длинную с расшитым воротом сорочку) и теплую жилетку. На голове красовалась большая белая чалма.

– Какими судьбами? – спросил я его по-русски.

Он оглянулся вокруг, никого поблизости не было.

– Пойдем в чайхану, посидим, чаю попьем, – пригласил он, не переходя на русский.

Это было кстати, я уже изрядно проголодался и сам искал где бы перекусить. Он свернул в узкий переулок, и мы подошли к небольшой чайхане, хозяин которой услужливо распахнул перед нами двери и провел на второй этаж, где мы оказались одни в квадратной комнатке с небольшим окном. На полу лежал ковер, стоял низенький деревянный инкрустированный столик, окруженный разноцветными подушками.

– Здесь мы можем спокойно поговорить, – улыбнувшись, сказал он мне уже по-русски. Каких-либо опасений у меня не было, ведь про себя я считал его нашим разведчиком, и, кроме того, в городе было полно военных, и еще у меня с собой был пистолет. После месяца в горах, где всякого бывало, здесь, пусть в небольшом, но все-таки городе, я чувствовал себя в полной безопасности, ну и к тому же мне было интересно, о чем он собирается со мной говорить.

Минут десять он молчал, пока мы ели плов, изредка пытливо поглядывая на меня. Разлив чай по пиалам, он, наконец, нарушил молчание.

– Ты знаешь, я тогда тебя не успел поблагодарить за то, что ты взял старика. Этот почтенный старец – мой благословенный учитель, и я был очень рад, что благодаря тебе, мне удалось оказать ему услугу. Месяц назад он покинул этот мир, МашаАллах, и теперь я облечен полномочиями нести учение в мир.

Он несколько минут помолчал и, перебирая в руках красивые перламутровые четки, внимательно посмотрел на меня, словно в чем-то сомневаясь.

– Все, что я тебе сейчас скажу, ты просто выслушай. Не пытайся понять, не отрицай и не соглашайся. Открой разум и мои слова вольются в твою голову, ИншаАллах.

Начало беседы меня слегка заинтриговало, и я весь обратился в слух.

– Знание, которое я несу, – такое же древнее, как этот мир. Оно передается изустно от учителя ученику. Учитель сам находит ученика по знакам, которые ему посылает Единый. Наше учение стоит вне религий, хотя лежит в основе каждой религии. У нас нет церквей, хотя любая церковь может стать нам храмом, где мы можем вознести свои молитвы Единому. У нас нет имени Бога, мы называем его Единым и считаем, что в подлунном мире нет ничего, в чем бы ни было его присутствия. Я тебе это говорю только потому, что ряд знаков указывает мне на то, что твои уши готовы услышать голос Единого.

Он помолчал несколько минут, как бы собираясь с мыслями. Обстановка становилась с каждой минутой все интереснее. Мое внимание необычно обострилось, и я стал остро чувствовать запахи, слышать звуки, взгляд слегка расфокусировался.

– Мы считаем, что каждый человек может слышать голос Единого, но для этого необходимо увидеть свет Истины. Истина вневременна и мгновенна, она существует на кончиках пальцев.

И он громко щелкнул пальцами.

– Щелкни сам, – попросил он меня.

С первого раза у меня не получилось, я щелкнул несколько раз, пока он не кивнул удовлетворенно головой.

– Как только щелкнешь, сразу включи внимание: почувствуй запах, вкус, оглянись вокруг, прислушайся и ощути свою кожу. В каждом этом действии присутствует истина. А истина в том, что ты «есть». В это мгновение Единый смотрит твоими глазами и слышит твоими ушами. Это первый аят. Второй – в том, что в этом мгновении истины истинен только Единый – тот, кто смотрит и слышит. Но если ты попытаешься его в себе обнаружить, ты его потеряешь, как истину. Смысл второго аята в том, что весь окружающий мир истинен только в Едином и исчезает с его потерей.

Увидя гримасу недоумения на моем лице, он попросил у хозяина еще чая, и повторил слова, сказанные им вначале:

– Не старайся понять, твой разум сам распорядится этим знанием, как надо. Слова истины нельзя забыть, они открывают в тебе канал связи с Единым. То, что ты сейчас подразумеваешь под словом «я», мало соотносится с тем, с кем я сейчас веду разговор.