Генри Шоу - Биография Неизданного

Мой первый читатель, она закончила. Она опустила руку с листком на кровать, будто этот лист весил не меньше тонны, а то и больше. Секунду спустя она выпустила лист, прикрыла глаза руками и начала плакать. Мама тут же подскочила к ней, не забыв злобно взглянуть на меня. Она схватила стихотворение и с яростью помяв, протянула его мне.

– Убери это, немедленно!

Я взял лист.

– Нет, не надо, – сказала вдруг тетя Сью.

– Как это не надо, моя дорогая? Ты же вся в слезах. Посмотри на себя.

Я так и застыл с листком в протянутой руке. Меня это удивило не меньше, чем маму. Стихи были не настолько хороши, я понял это сразу, как только она закончила. Но они значили для нее больше, чем просто стройность, ритм и рифма.

– Они прекрасны. Я плачу, но это не те слезы, что были сегодня утром, Мег. Или вчера ночью.

Она взглянула на меня. В ее глазах читалась нежность и благодарность. Она протянула ко мне руки.

– Иди ко мне, мальчик.

Я медленно встал и подошел к ней, не зная, чего стоило ожидать. Она устало протянула ко мне руки и взяла мои с таким чувством, с таким жаром, что я задрожал всем телом. И как я не старался, у меня не выходило унять эту дрожь.

– Спасибо тебе.

Мама никак не могла понять, что же такое тут сейчас происходит. Она поднялась и потянула за собой тетю Сью.

– Идем вниз, я приготовлю тебе чашечку чая. Идем, дорогая.

Уже в дверях, тетя Сью обернулась ко мне.

– А, можно, я возьму его ненадолго, – спросила она.

– Конечно, – ответил я, – оно ведь ваше.

Я протянул ей лист, все еще борясь с дрожью. Она взяла его, разгладила и они исчезли на лестнице.

***

В ту ночь я никак не мог уснуть. Укутавшись в одеяло, я сидел на первом этаже в гостиной. Мне казалось, что сегодня я обрел какое-то знание. Сегодня жизнь преподала мне важный урок. Надо было лишь понять, в чем была его важность. Я чувствовал, что это знание не откроется мне до конца, пока я не сделаю еще один шаг ему на встречу. Оставалось что-то, что не давалось мне на этом диване и в этих стенах, что-то, что было в мамином взгляде. Она не видела того, что смогла увидеть ее подруга. Да и я не видел этого. Все изменилось, и с этим надо было что-то делать. Я сидел так всю ночь и вслушивался в тишину, в свои мысли, напрягая слух, я пытался понять себя.

К утру у меня все же получилось разобрать шепот тех самых мыслей. В один момент я осознал, что в минуту, когда та женщина протянула мне руку, ко мне пришло ощущение наполненности. Именно в тот момент у меня появилась цель, которую я не вправе был игнорировать и упускать. Конечно! И если я упущу это, я упущу все.

Я встал и сбросил одеяло на пол.

Итак, из меня наружу рвутся сотни историй. И что? Что мне нужно? Надо перечислить, надо запомнить, надо записать. Надо приоткрыть для них дверь. Надо прожить. Что же там было, что мне нужно? Талант, желание, опыт. Талант, желание, опыт. Талант, желание, опыт.

Мне нужно было идти. Далеко, дальше, чем можно себе представить. Дальше, за пределы дома, городского водоканала, города. И искать… последний ключ к познанию – опыт. И беречь, не разбазаривать, стоять и охранять цербером два имеющихся.

Пора было выходить. Сейчас же.

3

Я писал каждую свободную минуту. Образы людей, мест, событий приходили ко мне каждый день, оставалось только открыть им дверь. Порой они не отпускали меня неделями, удерживая перед собой, заманивая своими историями. Слова становились для меня не чем-то манящим, игриво подмигивающим, а чем-то, с чем я уже давно дружу. Они были мне знакомы, как и я был знаком им. Чернила стали мне наркотиком, без которого я не мог прожить. День казался бессмысленно прожитым, если я не писал.

Закончив последний год школы и объяснившись с родными, выдержав их непонимающий взгляд, я собрал вещи, прыгнул на автобус и пустился в путь. Я переехал жить в Нью-Йорк, в город, где, как мне казалось, я мог быть свободным и творить столько, сколько душе заблагорассудится. За каждым углом, в каждом прохожем я видел поэта, художника, вольнодумца. Стиль, образ этого города впился так крепко мне в душу, что я уже не мог представить себе места лучше. И мне как никогда хотелось писать.

Я снял комнату в старом обшарпанном доме. Рента была меньше, чем где-либо, и для начинающего писателя, только закончившего школу, это было идеальным вариантом. Эту дыру в спальном районе я делил с одним пареньком, который жил тут уже пару месяцев. Его же самого я видел редко, что было приятным бонусом к крысам. Он промышлял, как я понял, чем-то незаконным, поэтому нередко мог пропасть на несколько дней. О лучшем и мечтать было нельзя.

В те годы меня накрыло плотным покрывалом кризиса. Найти работу было невероятно сложно. Я ни черта не умел и столько же не знал. И все же мне «посчастливилось» устроиться дворником сразу в несколько мелких магазинчиков, чьи хозяева вскладчину оплачивали мой труд. Деньги были небольшие, но на бумагу, карандаши и почтовые марки хватало. Не представляю, сколько в год издательства платят за почту, но на мне они должны были разориться. Отказы я получал пачками, и такими же пачками я рассылал свои новые рассказы на следующий день. Они кружили по всему Нью-Йорку и далеко за его пределами, не останавливаясь и на день.

Каждое письмо от издательства я открывал с участившимся пульсом, мои руки дрожали в нетерпении, значит, кто-то прочел, оценил и ответил. И это может быть тот самый шанс, которого я так долго ждал. Но стоило прочесть первую строку, как все становилось понятно… знакомо. Сложив, не представляя зачем, очередной отказ в стол, я не отчаивался, а, выругавшись, снова принимался за работу. Я должен был покорить эту вершину, это бетонно-кирпичное здание издательства, с его окнами на центральный парк или куда они там выходили… Я представлял себя в каком-то роде альпинистом, который взбирается вверх, не смотря на хреновую погоду и летящие сверху камни. Моя хватка была крепка, как и воля.

Я верил в одно – люди, работающие в издательстве, не могут быть идиотами. По крайней мере в мое время они таковыми не были. В мое время писатели учили их быть мечтателями. И они становились ими. Они были звездами, они были спутниками и наставниками в мире . Они были каплей разума для сотен обезумевших писателей. Я верил в то, что тот молодой ассистент редактора, а может быть и сам редактор, прочитав мой рассказ, написал слова сожаления не просто так. Я верил, что он ждет момента, когда я пересеку этот чертов порог, этот чертов выступ и сражу его наповал. Я верил в то, что он сам жаждет этого. И его отказ – это наставление: «Пиши, пиши, пиши! Черт тебя дери, Чарли! Ну же! Пиши! Не сдавайся, ты уже почти вырвался! Осталось немного, совсем чуть-чуть…» Я в это верил. Но издательский бизнес все-таки бизнес. И вместо мечтателя мне мог попасться просто на просто кретин.