Жюль Верн - Малыш

Сисси смачивала ей слегка виски водой.

Малыш, прижавшись в углу, смотрел так, будто перед ним была клетка, готовая открыться и выпустить заключенную в ней птичку.

Услышав новый жалобный стон девочки, он спросил:

— Неужели она умрет?

— Да, — ответила Сисси, — и она пойдет на небо!

— Значит, на небо иначе нельзя попасть, как через смерть?

— Да, иначе нельзя!

Несколько минут спустя несчастная девочка содрогнулась в последний раз, и ее детская душа отошла в вечность.

Сисси в испуге бросилась на колени. Малыш, подражая подруге, встал также на колени перед крошечным телом.

Когда Хард пришла домой, она подняла крик, затем выбежала на улицу, повторяя громко:

— Умерла, умерла!

На ее стоны мало кто обратил внимание. Да и какое было дело всем этим несчастным до смерти ребенка! Точно мало детей на свете. Народятся новые! Уж в этом-то недостатка никогда не будет!

Разыгрывая эту комедию, Хард имела в виду свои интересы, она боялась за свою премию.

Ей еще надо было бежать в Донегаль получить свидетельство от врача страхового общества о смерти. Необходимая формальность для получения премии.

Хард поэтому отправилась к нему в тот же день, оставив маленькую покойницу на попечении детей.

Она вышла из Рендока около двух часов дня, а так как надо было пройти по шести миль туда и обратно, то, разумеется, не могла вернуться ранее восьми или девяти часов вечера.

Сисси и Малыш были заперты в хижине. Мальчик, сидя неподвижно у погасшего очага, боялся двинуться. Сисси оказывала маленькой покойнице больше забот, чем той пришлось испытать за всю свою краткую жизнь. Она вымыла ей лицо, причесала, сняла с нее грязную, рваную рубашку, заменив ее висевшей на гвозде чистой салфеткой. Это маленькое тело не могло иметь другого савана и не могло иметь другой могилы, чем та яма, в которую ее кинут.

Потом Сисси поцеловала девочку. Малыш хотел было сделать то же, но его вдруг обуял страх.

— Уйдем, уйдем! — сказал он Сисси.

— Куда?

— Прочь отсюда! Пойдем.

Сисси отказалась. Она не хотела покинуть покойницу. К тому же и дверь была заперта.

— Уйдем, уйдем! — повторял Малыш.

— Нет, нет! Надо остаться!

— Она совсем холодная, и нам тоже холодно, холодно! Уйдем, Сисси, а то она возьмет нас с собой, туда!

Мальчика охватил ужас. Ему казалось, что он тоже непременно умрет, если не уйдет отсюда.

Начинало смеркаться. Сисси зажгла огарок, всунутый в деревяшку, и поставила около умершей.

Малыш еще больше испугался, когда огонь замелькал по окружавшим его предметам. Он очень любил Сисси, и любил как старшую сестру. От нее только и видел ласку. Но остаться в этом доме не мог, это было выше его сил.

И, подбежав к двери, он начал рыть у порога землю руками, ломая ногти; вскоре ему удалось сделать достаточное отверстие, чтобы пролезть в него.

— Уйдем, уйдем! — снова попросил он.

— Нет, — ответила Сисси, — я не хочу. Она останется одна… Я не хочу!

Малыш бросился ей на шею, обнял ее, поцеловал. Затем пролез в сделанную им у двери дыру и исчез.

Несколько дней спустя Малыш, бродя по окрестностям, попал в руки хозяина марионеток, и нам известно, что из этого вышло.

В настоящее время Малыш был вполне счастлив и нисколько не помышлял о будущем. А между тем будущее ведь есть не что иное, как настоящее, возобновляющееся с каждым новым днем.

Иногда, правда, перед ним смутно проносились образы прошлого. Он вспоминал девочку, жившую вместе с ним у злой старухи. Сисси должно быть теперь около одиннадцати лет. Что с нею? Не умерла ли она, как и та девочка?.. И говорил себе, что непременно ее когда-нибудь разыщет. Он был ей признателен за милые заботы о нем, и его благодарное сердце привыкло считать ее своей сестрой.

Был еще и Грип, добрый Грип, которому он был стольким же обязан, как и Сисси. Прошло уже полгода со времени пожара в приюте Ragged school, и Малыш за это время немало пережил перемен. А что сталось с Грипом?.. Он, конечно, жив. Такие чудные сердца не могут перестать биться так, вдруг, ни с того ни с сего! Следует, скорее, умирать таким людям, как Хард и Торнпип, о которых никто, конечно, и не пожалеет… Но такие звери живучи!

Так рассуждал Малыш и, понятно, рассказывал о своих прежних друзьях обитателям фермы. Мартен Мак-Карти ездил разузнавать о прошлом Малыша, но про Сисси ничего не было известно, так как она исчезла из рендокской хижины.

Что касается Грппа, то бедный малый, едва оправившись от ушибов, не имея более пристанища, покинул город и скитался, вероятно, ища работы. Это было большим огорчением для Малыша: чувствовать себя счастливым, когда кто-то из друзей несчастлив. Мартен охотно принял бы Грипа на ферму, для него нашлась бы работа, но никто не знал, где тот находится. Свидятся ли они когда-нибудь? Почему не надеяться на это?

Ближайшие от семьи Мак-Карти фермы находились в двух-трех милях. В Нижней Ирландии арендаторы обыкновенно не имеют между собой никаких сношений. Трали — главное место в графстве, отстояло в двенадцати милях, и Мартин или Мюрдок наведывались туда лишь по необходимости — в дни базара.

Ферма принадлежала к приходу Сильтона — деревни, находившейся от нее в пяти милях и состоявшей из нескольких десятков домов. По воскресеньям запрягалась тележка, в которой женщины ездили к обедне; мужчины шли пешком. Бабушка, с разрешения кюре и по старости лет, оставалась по большей части дома, исключая самых больших праздников.

Малыш теперь тоже посещал церковь. Это уже не был испуганный, оборванный ребенок, пробиравшийся со страхом в Галуейский собор и прятавшийся за выступы. Он теперь не боялся, что его прогонят, и не дрожал перед церковным старостой. Нет, он сидел на скамье рядом с Мартиной и Китти, слушал пение, вторил ему нежным голосом, следил за обедней по книжке с картинками, подаренной ему бабушкой. Он теперь был мальчиком, которого можно было показать кому угодно, хорошо одетым и всегда чистеньким.

По окончании обедни опять садились в тележку и возвращались домой. В эту зиму шел часто снег и дул холодный ветер. Поэтому у всех синели от холода лица и краснели глаза.

Но у бабушки в ожидании их уже пылало в очаге яркое пламя. Все садились к столу, на котором стояли капуста, варенная с салом, блюдо горячего картофеля и яичница, для которой все яйца были взяты по номерам.

Затем день проходил в чтении, в разговорах, если погода не позволяла выйти. Малыш, серьезный и внимательный, поучался, слушая старших.

Приближалось время полевых работ. Зима не была особенно холодна, и можно было ожидать скоро теплых дней. Значит, посев будет производиться при благоприятных условиях. Арендаторы не будут принуждены покинуть фермы, как это случалось в неурожайные годы, когда выселялись целые приходы. [3] С 1870 года фермеры не могут быть выселены, не получив вознаграждения за обработку земли.