Владимир Касютин - Фрумсум Фруниско

– На карпаччо у нас стоп-лист.

В Тазовский мы добирались из Нового Уренгоя – газовой столицы России. Клич из советской юности: Уренгой – Помары – Ужгород. Три слепящих солнца и радуга – гало висели над тундрой, похожей на свежевспаханное припорошённое снегом поле. Чистые упитанные олени копали ягель под снегом. Горящие горизонтально газовые факелы, трубы, понтонная переправа, знак Полярного круга.

Дневное путешествие – яркое и в радость, обратная дорога – проверка на прочность. Три пассажира в тесном такси, тряска, космический холод и пустота за бортом. Одну пассажирку забирали в Газ-Сале, где накануне случилась коммунальная авария. Она рассказала, как в минус двадцать жильцы нескольких домов остались без отопления, и я вспомнил девяностые, когда отключение воды, света и газа было нормой.

– Ррраздевайтесь! – проклацал зубами субтильный Врач-Петя-Гоголь. Он был упакован в шубу, шапку с опущенными ушами, мохеровый шарф и валенки, в районной поликлинике батареи покрылись инеем. Старушка-пациентка обиделась на непристойное предложение и хлопнула дверью. Ушла жаловаться властям.

Возвратившись в газовую столицу, мы в компании вахтовиков и новоуренгойцев терпеливо ждали, когда откроется аэропорт и вместе с ним туалет…

Ханты-Мансийск обликом сходен с чужеземным благополучным северным городом, где нет бродячих собак и кошек. В ханты-мансийском археопарке по заросшим лесом холмам бредут большие бронзовые мамонты.

Погревшись ранним утром в бане и полежав в минеральной воде бассейна ханты-мансийской гостиницы, я вышел охладиться на балкон второго этажа, опоясывающий банную зону. Порадовался щебетанию птиц, выругал шёпотом испортившего атмосферу курильщика. Вернулся и обнаружил запертую изнутри дверь. Долго стоял на морозном воздухе в плавках, всматривался в стекло, беззвучно открывая рот. Как кот, выставленный за дверь.

У нас жили коты разной упитанности и расцветки, но неизменно звались Арсиками. В кошачьем имени должна быть буква «С», можете назвать Скотиком или Собакой. Арсиков мы приучали лазить в форточку, лень было ходить выпускать в дверь. Жили мы на первом этаже, коты быстро усваивали урок и с удовольствием не только выходили, но и входили в дом. Просыпаюсь под утро от грохота. Кот не рассчитал прыжка, свалился между рамами и бьётся о стекло, как громадная муха. Его собрат, любитель валерьянки, ошибся адресом и приземлился на одеяло в соседскую квартиру. Дом вздрогнул от истошного крика.

Чужого котёнка я случайно переехал велосипедом и в ужасе смотрел, как он расплющился под колесом. Весил я мало, велосипед был детский, животное не пострадало. Забредшему бело-жёлтому коту-здоровяку я дал каплю спиртного. Угощение не понравилось, он долго хмурился, расползшись, как квашня, на заборе.

Брат-Боря усмирял любого наглеца, самые вздорные экземпляры засыпали у него на руках вверх тормашками. Мы влезли с ним на крышу, привязали к сумке зонтик и усадили туда вырывающегося Арсения.

– Поехали! – бессердечно крикнул я и спустил летательный аппарат. На середине пути к земле ловкий кот ухитрился выскочить из сумки и удачно приземлился на траву.

В банях нередки казусы. Подгулявшей компанией мы явились в заведение с бассейном, общим для дам и господ. Недолго думая, выпросили у массажистки бельё и ринулись в воду. В воде плавали спелые грейпфруты и апельсины, их можно было подбрасывать, как мячики, пить сок из дырочек на боку. Веселье было недолгим. Показался отряд оздоровляющихся дам, а наши плавки, предназначенные для уединённых грязевых ванн, размокли, как промокашка.

Париться в Москве мы ходили в бассейн Бауманки, где была сауна для своих. Компания собиралась пёстрая: журналисты, спортсмены, политики. Захаживал на парок Рыжий-Собкор, завербовавшийся в Аргентину. Под русский дух хвалил чужеземные вино и мясо. Знатоки поддавали на камни и стены эвкалиптовые и ментоловые растворы, плеснули чесночной настойкой, и в воздухе запахло жареной картошкой с котлетой.

Отходим в бассейне от жара, открывается дверь и появляется абсолютно голый Собкор. Водоём большой, спортивный, плавают женщины, дети, а загорелое тело без сомбреро и плавок опускается в воду. Забылся, замлел, запотел, огляделся, увидел замершую публику и, словно на плёнке, прокрученной назад, втянулся с выражением ужаса на облатинившемся лице:

– Плакала Аргентина.

Ханты-Мансийск богат на загадочные истории. Поселили меня в спортивном комплексе.

Возвращаюсь, портье разводит руками:

– Вашего ключа нет.

– А где он?

– Не знаем.

– Как быть?

– Подождите, может, горничная взяла убрать номер?

– Под вечер?

Мы дружно рассмеялись, хотя мой смех был слегка натужным.

Я постоял ещё несколько минут.

Дежурная бросила испытывающий взгляд и подала ключ:

– Вот он, нашёлся!

Я поплёлся в номер, ожидая неприятный сюрприз. Сломанной мебели, трупов и следов обуви на потолке не оказалось.

Ростов – перекрёсток путей народов.

Мы ехали с моря на север. Раннее утро, машин мало, и вдруг навстречу прогарцевал казачий отряд. То ли кино, то ли галлюцинация. В донских степях в сорок втором году казаков бросили на немецкие танки.

По соседству гаишный пост Цукерова Балка, его знают водители, проезжавшие к морю. Названием хутор обязан немецкому колонисту.

– Почему вы остановили именно нас? – вскричал я.

Улыбающийся постовой постучал ногой по номеру на бампере, намекая на московские цифры.

«Огни Ростова поезд захватил в пути»*.

Из окна вагона столица Российского юга смотрится романтично. В автомобиле – иные чувства: вязкие пробки пригородов, чрезмерно лихие водители, внезапные выбоины. С юга город, словно гигантская привольно раскинувшаяся куча мусора, как, впрочем, многие человеческие творения.

Ростов – город находок.

В Ростове я чувствую себя как дома. На ростовском рынке в трудные годы мы торговали кукурузой, найдённой на брошенных полях, одиннадцать мешков за пару часов разошлись, как бесплатные пирожки. Выручку прогуляли в дневной поездке к морю, хватило на бензин, сардельки и пиво.

Ничем не примечательный завхоз станичного учебного заведения в девяностые неожиданно разбогател. Оказалось, открыл торговлю иконами. На удачливую голову упал мешок во время войны у ростовского рынка. Воры обокрали храм, перебросили добычу через забор. Будущий завхоз схватил мешок и дал дёру, а подарок неба держал в тайне полвека.

Лето, жара, сидим в кафе у гостиницы «Интурист».

В начале восьмидесятых из окон как горох сыпались фарцовщики, в девяностых в холлах фланировали кисейные ночные дамы. От парковки отъехал автомобиль, и на асфальте остался портфель типа дипломат. Выждали минут двадцать.