Рувим Фраерман - Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца

Вдруг одно из английских судов загорелось. На море запылал гигантский костер, и ветром его несло прямо на «Диану».

Что это было — брандер ли, пущенный англичанами, чтобы зажечь датский флот, как думали наиболее пылкие молодые головы на шлюпе, или обыкновенный пожар на море?

Во всяком случае, Головнин приказал бить тревогу и вызвать всю команду наверх.

Ночью на берегу, у датчан, слышался отдаленный барабанный бой, раздавались отдельные пушечные выстрелы.

Корабль горел всю ночь, освещая море. К рассвету он прошел в полуверсте от «Дианы» и поплыл, догорая, серединой Зунда. Он был в огне уже до самой воды.

Ветер прекратился. К утру в Копенгагене была слышна жестокая пушечная канонада.

— Боюсь, что мы сидим в ловушке, — с тревогой говорил Головнин, стоя с Рикордом на вахтенной скамье. — Чем все это кончится?

Команда продолжала находиться наверху. Все молча стояли на своих местах. И только юные гардемарины Якушкин и Филатов ликовали, ожидая увидеть впервые в жизни настоящую баталию.

И в самом деле, в тот же день, перед вечером, сотни орудий со всех копенгагенских морских батарей вдруг начали палить рикошетными выстрелами по английским кораблям. Но ядра до них не долетали, поднимая тысячи фонтанов воды. Картина была величественна, на нее загляделись не только гардемарины, которые радовались, как дети, но и все находившиеся на шлюпе, в том числе и сам капитан.

Один лишь Тишка, не глядя на море, уныло бродил по палубе. И в фигуре его уже не было того бравого вида, какой он имел еще утром.

— Ты чего? — спросил у него Головнин.

— Уехать бы отсюда, Василий Михайлович... — тоскливо отвечал Тишка. — Ну их совсем! Палят-то как: хоть святых выноси!

— Испугался?

— Никак нет. А все ж таки в Гульёнках оно много спокойней было.

Только на рассвете поднялся попутный ветер. «Диана» снова окрылилась парусами и продолжала свой путь на запад.

Однако новые опасности ждали русских мореплавателей.

Когда проходили мимо мыса Скаген, что находится на северо-восточном выступе Ютландии, в узком проливе поднялся сильный ветер. Ждали шквала, и Головнин, стоя на вахтенной скамье, вглядывался в острые береговые каменные гряды, стерегущие каждое неосторожное движение проходящего мимо корабля.

Вся команда находилась на палубе. Было холодно. Люди, не имевшие теплой одежды, которую предполагалось закупить в Англии, сильно мерзли, но молчали. И вид этих мужественных людей волновал Головнина не менее чем тяжелое положение шлюпа.

Василий Михайлович вел корабль твердой рукой, лавируя весьма искусно и осторожно. К счастью, шквал не разразился, «Диана» шла все дальше, и на брам-стеньге ее беспокойно щелкал и рвался вперед, как бы указуя ей путь, узкий и длинный бело-синий вымпел.

И Тишка был снова весел. Датские пушки уже не палили больше. А море его не пугало, когда на вахте стоял сам Василий Михайлович.

Ночью высокой волной выбило стекла в большой галерее, куда выходила капитанская каюта, и ее залило водой. Закатав штаны по колена и вооружившись шваброй, Тишка собирал воду в каюте. Покончив с этой работой и насухо вытерев пол, он начал выбирать из сундука Головнина подмоченные водою вещи. На дне сундука он нашел простую липовую дудочку, очень похожую на ту, что когда-то подарил своему барчуку Васе.

«Ишь ты, — подумал Тишка, — барин, а дудку мужицкую бережет. Видно, тоже от нечего делать балуется».

Дудочка была в порядке, и Тишка, прислушавшись к шуму катившихся за кораблем высоких волн, приложил ее к губам и извлек из нее знакомый высокий звук. И тут же вспомнил и Гульёнки, и свою мать, всегда грустную Степаниду, и сестренку Лушку, в ее одевке из мешковины, и белых гусей, и зеленую мураву, на которой они паслись.

Так его и застал с дудочкой в руках Василий Михайлович, заглянувший на минуту в каюту, — Тишка не успел ее спрятать. Головнин засмеялся.

— Нашел-таки свою свирель? Ведь это твоя, что ты мне тогда подарил. Помнишь?

— Помню, — отвечал Тишка.

И затем молча полез за пазуху и достал висевший на гайтане кожаный мешочек и извлек оттуда большой серебряный рубль с изображением царицы.

— А это помнишь, Василий Михайлович? — спросил Тишка.

— Помню, — отвечал удивленный Головнин. — Так ведь тогда его у тебя отобрали?

— Отобрали, а потом тетушка сжалились, велели отдать, раз, мол, барчук подарил. Так я его и ношу с той поры на гайтане, не трачу. Тебя помню.

Василий Михайлович был растроган.

— Ну, и дудку возьми себе, — сказал он. — Я так на ней и не выучился играть.

Тишка поспешно, с радостью сунул за пазуху свирель.

А «Диана» меж тем, борясь с ветрами, продолжала свой путь к берегам Англии.

Вот он, Портсмутский рейд.

Снова знакомое небо Англии, столь же хмурое и столь же незримое для глаз, завешенное облаками и туманами, как и близкое сердцу небо Кронштадта в эту пору.

Василий Михайлович стоял на вахтенной скамье и осторожно вел «Диану», лавируя среди кораблей, тесно стоявших в порту.

Как только «Диана» бросила якорь, он послал на берег за английскими газетами. Рудаков привез несколько последних номеров «Таймса».

С волнением и тревогой Василий Михайлович стал пробегать глазами бесчисленные столбцы газет. Вот!.. Статья сэра Вильяма Джонсона о возможности близкого разрыва между Англией и Россией.

Что теперь надлежит делать? — спросил Рикорд, которого Головнин ознакомил с содержанием этой статьи.

Без промедления ехать в Лондон к «нашему министру и просить его выхлопотать для нас у английского правительства право на свободное плавание, ибо наша экспедиция не военная.

В тот же вечер Головнин выехал в срочной стадт-карете в Лондон. В его нетерпении поскорее уладить вопрос о паспорте ему казалось, что тяжелые английские лошади слишком медленно везут это неуклюжее сооружение на огромных, окованных железом колесах.

Пока ехали по городу, от стука экипажных колес по каменной мостовой все мешалось в голове, отвыкшей в море от всякого шума, кроме шума тяжелых волн. Когда же кончился город я карета покатилась по хорошему шоссе, изредка скрежеща железом колес по щебенке, ехать стало спокойно и так приятно, что Головнин, истомленный бессонными ночами, крепко уснул сидя и проспал до самого Лондона, куда въехали утром. Над Лондоном не выло обычного в эту пору тумана, я небо над Гайд-парком удивляло глав привычного путника своей застенчивой голубизной.

Тревога Василия Михайловича оказалась напрасной.

В морском министерстве ему очень скоро сообщили, что первый лорд Адмиралтейства согласен выдать «Диане» паспорт на свободное плавание.

Стояла середина сентября, и надо было спешить с покупкой хронометров, карт и книг, нужных для плавания, с приобретением теплой одежды для команды и многого другого, чтобы к январю быть уже у мыса Горн, где позднее начинались жестокие бури.