Жюль Верн - Великолепная Ориноко

— Господин Шафанжон! — воскликнул мэр. — Да! Мужественный исследователь, о котором у меня остались самые приятные воспоминания, так же как и о его спутнике, господине Муссо.

— Он сохранил о вас не менее приятные воспоминания, господин Мануэль, — добавил Жан, — равно как и о тех услугах, которые вы ему оказали. О чем он и поведал в своей книге.

— У вас есть эта книга? — живо поинтересовался господин Мануэль.

— Есть, — ответил Жан, — и если хотите, я переведу вам те места, где речь идет о вас.

— Это мне будет очень приятно, — сказал господин Мануэль, протягивая руку путешественникам.

В своей книге господин Шафанжон весьма лестно отзывается не только о Мануэле Асомпсьоне и порядках, заведенных им в Данако, но и о господине Трюшоне, благодаря которому французы пользуются большим уважением в верховьях Ориноко.

Господин Трюшон поселился в этих краях лет сорок назад. До него индейцы ничего не знали об использовании каучуконосов. Введенные им методы сбора каучука заложили основу процветания этих удаленных районов. Отсюда вполне заслуженная популярность французов в тех провинциях, где добыча каучука является основным занятием местного населения.

Мануэлю Асомпсьону было шестьдесят лет. Еще крепкий человек, чье смуглое лицо светилось умом и энергией, он умел отдавать приказания и подчинять себе людей, оставаясь добрым и внимательным по отношению к работавшим на его ранчо индейцам, главным образом из племени марикитаре.

Путешественники приняли любезное приглашение алькальда. Чтобы не мешкая начать ремонтные работы, пироги нужно было разгрузить, вытащить на берег и перевернуть, а затем законопатить днище. Матросы и рабочие, которых алькальд предоставил в распоряжение Вальдеса, вполне могли справиться с работой за два дня.

Было семь часов утра. Пасмурное небо, затянутое высокими облаками, дождем не грозило, а температура не превышала двадцати семи градусов. Деревню, приютившуюся под покровом развесистых деревьев, отделяло от берега не больше пятисот метров. К ней вела широкая, ухоженная тропинка. По дороге алькальд с гордостью демонстрировал свои владения. До самой реки простирались плантации манго, лимонов, бананов, деревьев какао, пальм макана. Банановые рощи великолепно плодоносили, а дальше тянулись поля маиса, маниоки, сахарного тростника и табака. Основной же доход ранчо приносили каучуконосы и тонка, кустарник, дающий бобы, называемые саррапия.

— Если ваш соотечественник снова приедет к нам, — повторил господин Мануэль, — он просто не узнает ранчо, не говоря уже о деревне, она теперь одна из самых больших в этом крае.

— Больше чем Эсмеральда? — назвал Жак Эллок одну из деревень, расположенных выше по течению.

— Конечно, ведь Эсмеральда практически заброшена, а Данако процветает. Вы в этом убедитесь, когда попадете в Эсмеральду. Марикитаре трудолюбивы и изобретательны, вы сами увидите, что их хижины гораздо комфортабельнее, чем хижины мапойе и пиароа в среднем течении Ориноко.

— Да, конечно, — сказал Жак Эллок, — но в Ла-Урбане мы познакомились с неким господином Мирабалем...

— Знаю... знаю, — ответил Мануэль Асомпсьон, — владелец Тигры. Умный человек... Я слышал о нем много хорошего. Но Тигра никогда не станет большим селением, а наша деревня, к которой мы уже подходим, станет им обязательно.

Возможно, Мануэль Асомпсьон немного завидовал господину Мирабалю.

«Только непонятно, чему бы он мог завидовать», — подумал Жак Эллок.

Впрочем, Мануэль Асомпсьон имел все основания гордиться своей деревней. В Данако в то время насчитывалось около пятидесяти жилищ, которые никак нельзя было назвать хижинами.

Жилища эти стоят на фундаменте, напоминающем по форме срезанный конус, а венчает их высокая крыша из пальмовых листьев с украшениями у основания. Фундамент сделан из плотно переплетенных ветвей деревьев, обмазанных глиной, трещины в которой создают впечатление кирпичной кладки. В хижину ведут две двери, расположенные одна напротив другой. Внутри имеются не одна, а две спальни, разделенные одной общей комнатой, что представляет собой существенный прогресс по сравнению с обычной теснотой индейских хижин. Некоторые приятные особенности можно обнаружить и в обстановке: наличие сундуков, стола, табуреток, корзин, гамаков свидетельствует о возникшей потребности в комфорте.

При появлении путешественников жители деревни высыпали на улицы; женщины и дети в Данако не убегали при появлении посторонних.

Мужчины, красивые и крепкие, были, правда, не столь колоритны, как в ту пору, когда они не носили ничего, кроме набедренной повязки, а женщины прикрывались фартуком, украшенным стекляшками, который удерживался на бедрах поясом из жемчужин. В настоящее время костюм их вполне соответствовал правилам приличия, принятым у цивилизованных индейцев. Мужчины носили нечто вроде мексиканского пончо, ну а женщины не были бы женщинами, если бы не украшали себя множеством браслетов на руках и ногах.

Алькальд и его гости прошли метров сто, свернули налево и вскоре очутились перед главным жилищем Данако.

Представьте себе двойную хижину, а точнее, две соединенные между собой хижины на очень высоком фундаменте, с окнами и дверями. Хижину окружали огромные тенистые деревья. По обе стороны от нее располагались сараи для сельскохозяйственных орудий и скота.

В первой комнате гостей встречала жена Мануэля Асомпсьона, в жилах которой текла кровь бразильского индейца и негритянки, и их сыновья, двое здоровых малых двадцати пяти и тридцати лет от роду, с чуть менее смуглым цветом лица, чем у отца и матери. Путешественникам был оказан самый сердечный прием. Вся семья говорила по-испански, и разговор шел живой и непринужденный.

— Во-первых, — сказал господин Мануэль своей жене, — поскольку ремонт «Гальинеты» займет двое суток, сержант и его племянник останутся у нас. Ты приготовишь им комнату или две, как они того пожелают.

— Две... если можно... — ответил сержант Марсьяль.

— Хорошо, две, — согласился алькальд, — а если господин Эллок и его друг хотят ночевать на ранчо...

— Мы вам очень благодарны, господин Мануэль, — ответил Жермен Патерн, — но наша пирога не пострадала, а потому, чтобы не причинять вам беспокойства, мы вернемся сегодня вечером на борт «Мориче».

— Как вам будет угодно, господа, вы бы нас ничуть не стеснили, но делайте, как считаете нужным, — ответил мэр, а затем добавил, обращаясь к сыну: — Надо послать кого-нибудь из наших лучших пеонов, чтобы помочь отремонтировать лодку.

— А мы будем работать вместе с ними, — ответил старший из сыновей, почтительно, как это принято в венесуэльских семьях, поклонившись своим родителям.