Игорь Фесуненко - Пост Леонардо

«И только для начала, — говорит, — а потом дело пойдет еще лучше».

— Ну и что? — спросил Нельсон.

— Что? Да ничего. Бить я его не стал. Встал, поблагодарил за виски и пошел.

Так что, друг мой Нельсон, эти все проекты не новость для нас. Тяжко только сознавать, что рано или поздно эти деятели своего добьются. Но за одно могу поручиться: пока я жив, никаких туристов здесь не будет.

— А потом? — спросил Галон.

— Что «потом»? Когда я помру? Эх, когда я помру... Ну ладно! О чем говорить! К тому времени, когда я помру, тут, может, и индейцев не останется. И незачем сюда будет возить туристов.

...Еще один день подходил к концу. Приближалась тревожная ночь. Собиралась гроза. На юго-востоке небо заволакивало. Изредка, словно пробуя свои силы, набегал ветер. Где-то над Шавантиной снова полыхали зарницы. Когда одна из них вспыхнула особенно ярко, Орландо вздохнул и сказал, что если опять снесет черепицу над сараем, где стоит движок, то этот удар по годовому бюджету Парка станет непоправимым.

После ужина начиналась обычно игра в карты. И сегодня, покончив с дискуссией о врачах и туристах-американцах, мы дружно усаживаемся вокруг вытертого после трапезы стола. Мы — это Орландо, Марина, Галон, Нельсон и я. Хотя партнеров было всего пятеро, игра эта называлась «восемь дураков». Была она запутанной, сложной, длинной. Правила ее объяснить, по-моему, невозможно. Усвоил я только одно: кто набрал сто очков — вылетает. Каким образом набирались очки, я до сих пор не понимаю. Несмотря на это, первым вылетел все же не я, а Орландо. Я вылетел вторым. В конце концов остались только Галон и Нельсон.

В разгар их ожесточенной дуэли появляется Кокоти и говорит, что Марину просят в «больницу»: какой-то старик кайаби отравился и страдает животом. Марина отправляется туда и через несколько минут присылает Кокоти с просьбой к Нельсону: подойти тоже.

Нельсон отмахивается от мальчишки:

— Сейчас приду. Скажи: сейчас приду.

Он в ударе — выигрывает у Галона и, потягивая кайперинью из маленькой рюмочки, неудачно философствует, поглядывая на меня, о преимуществах системы свободного предпринимательства над «вашими социалистическими демократиями».

Кокоти молча стоит у него за спиной; время от времени, раздраженно оглянувшись, Нельсон ворчит:

— Ну иди же, иди, я ведь сказал, что сейчас приду. Кокоти продолжает стоять. Как на рыбной ловле с луком: замерев и сощурившись, глядя себе под ноги.

Судя по обилию у Галона королей и тузов, Нельсону несдобровать. Но, с другой стороны, он весьма изворотлив и обладает удивительной способностью запоминать все вышедшие из игры карты. Поэтому игра может продолжаться до бесконечности, а поскольку я оказался за бортом, исход схватки меня не интересует, и я решаю сходить в медпункт — поглядеть, как там Марина управляется с отравившимся стариком. Невольно посапывая, возмущенный небрежением Нельсона, Кокоти идет вместе со мной. Точнее говоря, я иду с ним. Без него мне просто-напросто не удалось бы найти дорогу, ибо мрак на территории Поста стоит такой, словно кто-то распорядился устроить затемнение на случай возможных налетов вражеской авиации.

Я послушно бреду за темным, маячащим в двух шагах от меня силуэтом Кокоти, чуть не подворачиваю ногу в какой-то ямке, спотыкаюсь о древесный корень, бормочу сквозь зубы нечто такое, что нельзя процитировать в этой книжке. И удивляюсь про себя: почему в такой черноте, в такой ночи невольно начинаешь говорить шепотом?

Не успев найти ответ на этот вопрос, я еще раз больно ударяюсь левой ногой. На сей раз о ступеньку медпункта. Кокоти открывает дверь, мы входим в домик, минуем тамбур, где хранятся ведра и тазы, и в следующей комнатке, где находится так называемая «аптека», я вижу в тусклом свете свечи Марину. Она шарит по своим бесконечным ящикам, полкам и шкафам, отыскивая какую-то микстуру. На табуретке сидит старик. Закрыв глаза, он держится за живот и тихо постанывает. Ридом, прислонившись к столу, стоит его жена, иссушенная старуха. Она смотрит на мужа с грустным спокойствием и с какой-то молчаливой бабьей покорностью судьбе.

Наконец Марина находит то, что искала, наливает микстуру в чайную ложку, дает выпить старику. Он глотает, морщится и снова стонет.

— Ничего, ничего. Теперь будет лучше, а к утру все совсем пройдет, — говорит Марина, — а если не пройдет — приходи снова.

В это время за дверью грохочет оброненный таз, и в комнатке появляется Нельсон.

— Ну, что там у него? — спрашивает он у Марины, кивая головой на старика.

— Кажется, засорение желудка.

— Еще бы, — говорит Нельсон раздраженно, — едят черт знает что. Но вы, кажется, уже распорядились?

— Да, я дала ему слабительное.

— Ну и отлично, я тогда пошел спать, — говорит Нельсон и поворачивается, чтобы идти обратно. — Да, а как себя чувствует эта девочка?

— Униранья?

— Не знаю, как ее зовут... Ну та, что лежит у нас по поводу почек.

— Спит. Хотите посмотреть ее?

— Да нет, зачем же? Раз спит, слава богу! Не будем ее беспокоить.

Он раскрывает дверь и шагает во влажную духоту ночи. Я прощаюсь с Мариной и тоже иду спать. Правильнее сказать, не «иду», а бреду, осторожно переставляя ноги в абсолютной черноте. Впрочем, темнота не абсолютная: у «конторы» светится огонек сигареты: это Орландо. Я подхожу и присаживаюсь рядом с ним.

— Не спится?

— Да, что-то не спится. За день набегаешься, накричишься, сил вроде нет, а сон не идет.

Мы молчим, прислушиваясь к пению летающих муравьев и вскрикиванию цикад.

— Скоро дожди, — вздыхает он. — Зальет все. Не знаю, как у нас получится с провизией, если они там, в Ронкадор, не вытащат эти грузовики. — Он затягивается, осветив свое круглое крупное лицо красным светом сигареты. — Ну, да перебьемся как-нибудь. Не первый раз. В конце концов «дождь костей не переломит», как говорят в Сан-Пауло. Отсидимся, дождемся весны. Потом нужно мне будет слетать в Сан-Пауло.

— Зачем?

— Готовим новую экспедицию. Где-нибудь в марте — апреле думаю выходить.

— Далеко?

— Не очень. На север. Искать краньякорорес. Читали небось в газетах: «черные гиганты» и все такое прочее?..

— Читал, — говорю я и тоже закуриваю. Потом спрашиваю у Орландо, сколько раз он уже участвовал в таких экспедициях.

— Одиннадцать. Девять экспедиций уже завершены. Две будем продолжать.

— А какая была самой трудной?

— Самой трудной? — Он задумывается. — Пожалуй, когда мы пошли к чукарамае. Да, чукарамае. Это было самое воинственное и трудное для контактов племя Шингу. Интересное племя. Из группы же. Они даже видом своим не располагают к дружеской беседе: волосы длинные, в нижней губе громадный деревянный диск.