Игорь Фесуненко - Пост Леонардо

Он долго еще ругался, а потом отправился в свой ежедневный обход: проверять хозяйство: кухню, движок, резервуары с запасами воды, курятник, Ракель и Педро... Одним словом, все, что ждало его хозяйского глаза. А я, испросив у него разрешения, пошел в деревню чикао.

Остатки этого племени — около шестидесяти человек — размещались в двух малоках, находящихся всего лишь в полутора километрах от поста Леонардо.

Заглянув в ту, что стояла слева от тропы, я вижу в ней около десятка женщин и двух мужчин: остальные работают на плантации. Один из оставшихся болен. Он лежит в гамаке, жует лепешку. Другой — знаменитый Фавуро — престарелый вождь, считающий ниже своего достоинства пахать землю, когда на это есть несколько десятков более молодых и здоровых соплеменников. Фавуро сидит на обрубке дерева у входа и малоку и сосредоточенно строгает стрелу. Правильнее сказать, не строгает, а шлифует. Перочинным ножиком он водит по ней туда и сюда, мурлыкая под нос нечто вроде песенки.

Я здороваюсь с ним, но он глядит на меня равнодушно: несколько раз он уже видел меня у Орландо, и этого для него достаточно, чтобы не беспокоиться относительно моих намерений.

Я знаю, что где-то в одной из этих двух хижин должен находиться мальчишка по имени Куйаме, который слегка понимает португальский язык, и пытаюсь объяснить Фавуро, что хочу разыскать его. Не знаю, понял меня вождь или нет, но мальчишка-полиглот через несколько мгновений оказывается около меня, окруженный толпой сверстников.

Понимает он по-португальски очень мало. Но за неимением профессионального переводчика приходится довольствоваться его любительскими услугами.

Сразу же бросается в глаза, что почти никто здесь не сидит без дела, не бьет баклуши. Слева от меня сопит симпатичная молодая толстушка, поглощенная изготовлением плетеной циновки. Рядом с ней дряхлая старуха размешивает жидкую болтушку из маниоки. У выхода из малоки сидит узкоглазая, похожая на китаянку, молодая и, видно, смешливая пряха. Возле нее на земле стоит корзинка, наполненная хлопком. Женщина выбирает его левой рукой и быстро-быстро сучит тонкую нить, наматывая ее на веретено, которое она вращает правой рукой о бедро, натертое белым порошком, похожим на мел.

Фавуро снова запевает что-то. Его протяжный, заунывный голос заполняет малоку, я включаю магнитофон. Гортанные звуки ложатся на магнитную ленту. Вероятно, я делаю первую запись языка чикао и, возможно, последнюю: даже под отеческой опекой братьев Вилас-Боас вряд ли он сохранится надолго.

Фавуро поет, и я безуспешно пытаюсь вникнуть в смысл его речитатива, похожего на заунывную молитву: язык чикао до сих пор никем еще не изучен. Его не знает никто. Он уникален и не имеет ничего общего с языками других бразильских племен. Лингвисты предполагают, что он принадлежит к семье языков, на которых говорили племена, населявшие в древности острова Карибского моря. Означает ли это, что чикао пришли когда-то в Бразилию с севера, из стран Центральной Америки? Возможно... Ведь в отличие от большинства племен Амазонии чикао были пешеходами: они не строили лодки, предпочитая странствовать по суше. Но точного происхождения и истории чикао тоже никто не знает. И, вероятно, никогда не узнает.

Когда Фавуро кончает песню, я спрашиваю у Куйаме, о чем он пел. Наморщив нос, путая исковерканные португальские слова со своими, чикаосскими фразами, парнишка объясняет мне, что вождь пел о малоке, о людях, которые в ней сидят, о том, чем они заняты. Судя по объяснениям Куйаме, Фавуро импровизировал что-нибудь в этом роде: «Ах, какая у нас замечательная малока, как хорошо в ней живется: много запасено маниоки, много рыбы. Горит костер, женщины занимаются своими делами, а какой-то бездельник караиба вместо того, чтобы сажать рис или охотиться на макаку, торчит здесь целый день со своими странными блестящими игрушками. Впрочем, пусть уж этот чудак сидит здесь: в конце концов у него есть неплохие карамело...»

Куйаме переводит песню, а Фавуро заинтересованно глядит на меня. Я, разумеется, изображаю живейший интерес, что, по-моему, доставляет старику удовлетворение. Но дело есть дело, и, отложив в сторону стрелу, он принимается обтачивать ракушкой толстую колючку, которая будет наконечником стрелы. А я достаю блокнот и, подсев поближе к женщинам, приступаю к составлению русско-чикаосского карманного словаря. Женщины знают по-португальски полдесятка слов. Они встречают меня дружным «комо шяма?», и этого вполне достаточно, чтобы начать лингвистические исследования.

Ткнув себя пальцем в грудь, я говорю: «Игорь!» Потом повторяю мое имя несколько раз, а затем, в свою очередь, тычу пальцем в плечо женщины, плетущей коврик, и спрашиваю ее: «Комо шяма?»

В ответ раздается мелодичное: «Якупе...»

Еще через пару минут первая графа анкеты заполняется на всех находившихся поблизости обитательниц малоки. Я выясняю, что прядильщицу зовут красивым именем Симаира, а старуху, размешивающую болтушку, — Тепепо. Ее соседка, жующая лепешку, именуется Явайту, единственный, кроме Фавуро, представитель сильного пола (он, как я уже сказал, был освобожден от выхода на росу(плантацию) по болезни) — Мелаво, его жена Тибуку, а дочка — Явала. Мальчишки, ползающие по коленям своих мамаш, носили не менее экзотические имена: Ахари, Питога, Майуве, Мактаньо.

Ободренный первым успехом, я пытаюсь выяснить у женщин названия некоторых предметов их домашней утвари. Схватив рукой накручивавшуюся на веретено хлопковую нить, я спрашиваю Симаиру: «Комо шяма?», и слышу в ответ: «маку». Вслед за этим словарь начинает пополняться довольно быстро. Корзинка именуется у чикао «полипа», бусы — «кагу», нож — «рабью», вода — «итэ», рыба — «чиван», гамак — «аврат».

Все с громадным интересом следят за моим филологическим экспериментом, расценив его как увлекательную игру. Со всех сторон к нам с Симаирой придвинулись охваченные любопытством физиономии. Даже старый Фавуро с готовностью, но, впрочем, не теряя достоинства, отзывается на мою просьбу и сообщает, что стрела, которую он остругивает, называется «помпья», а лук — «опти». Хижина, в которой мы находимся, носит название «авро», солнце — «тити».

Я хочу расширить область исследований и перехожу к анатомии человеческого тела. Взяв Якупе за руку, вопросительно гляжу на нее, и она с готовностью отвечает: «ампати». Потрогав ее нос, я слышу в ответ «ойнан», прикоснувшись к волосам, узнаю, что они называются «оенут». Таким же способом устанавливаю, что нога называется «овет», бедро — «абет», зуб — «он», шея — «ойгу», ухо — «абана», колено — «абьягумире», ноготь — «уамон», глаз — «ойнру», язык — «олу».

Дело двигается на лад. Услышав, что черная краска, которой они размалевывают свои тела, называется у них «покоти» — удивительно созвучно нашей «копоти», — я уже начинаю подумывать о далеко идущих открытиях в духе школы академика Марра.