Игорь Фесуненко - Пост Леонардо

— Ну а как это было?

— Как было? Трудно было. Как всегда, мы сначала подбросили им подарки. Потом рискнули приблизиться. Это еще не был личный контакт: мы раскинули лагерь неподалеку от них, на маленьком островке реки. На берегу, прямо против нас, была деревня чукарамае. Они настороженно наблюдали за нами, мы за ними. Так прошли сутки. На следующий день мы заметили у них признаки беспокойства, а потом услышали, как они зовут нас. С нами было двое индейцев журуна: Паойде и Дудига. Оба бесстрашные воины, атлетически сложенные, выносливые, знающие по нескольку языков. Мы попросили их переплыть от острова к берегу, где кричали чукарамае, и выяснить, что им нужно от нас.

Паойде и Дудига отправились туда. Вернувшись через полчаса, они сообщили, что из деревни чукарамае сбежали все женщины и поэтому мужчины требовали, чтобы мы — я и Клаудио — пришли туда и помогли им вернуть жен. «Но мы сами пошли в лес, покричали, и все женщины вернулись», — доложил Паойде. Вопрос, как говорится, был исчерпан, мы легли спать. Ночь прошла спокойно, потом прошел день, а на следующий вечер, когда уже стемнело и над рекой, предвещая грозу, дул сильный ветер, мы снова услышали крики чукарамае.

И снова послали к ним Паойде и Дудигу. Однако ни сей раз они не доплыли до берега и вернулись, чтобы сказать нам, что у чукарамае происходит нечто непонятное: они очень злы, воинственно настроены и все время кричат, требуя меня и Клаудио. Ничего не поделаешь: мы взяли лодку и отправились туда.

Было уже совсем темно. Когда наша лодка ткнулась носом в песок, со всех сторон к ней подступили чукарамае, раскрашенные черной краской. А это было уже совсем плохо: черная окраска тел означает у индейцев подготовку к нападению.

Мы спросили, в чем дело, и чукарамае, грозно размахивая дубинками, закричали, что их жены снова сбежали в лес по нашей вине. И поэтому мы должны немедленно вернуть женщин. Но почему по нашей вине? — спросил я. Да потому, что мы с Клаудио два дня назад оставили возле деревни подарки только для мужчин: ножи, рыболовные крючки, леску. О женщинах мы не подумали. И они, обидевшись, ушли в лес. И мужчины, решив, что во всем виноваты именно мы, потребовали от нас «искупить свою вину» и вернуть им их жен.

Посовещавшись, мы решили идти в деревню. Однако едва мы успели выйти из лодки, как стало ясно, что дело принимает весьма скверный для нас оборот: один индеец схватил меня за правую руку, другой — за левую. Я крикнул Клаудио, что индейцы схватили меня, Клаудио ответил, что и он тоже схвачен и что на руках и ногах Паойде и Дудиги висят по четыре чукарамае.

Подталкиваемые чукарамае, мы шли по узкой тропке в их деревню, над нашими головами угрожающе мелькали бордуны и копья, темный лес гремел воинственными криками индейцев. Я, к несчастью, не заметив камня на дороге, споткнулся, упал и разбил себе колено. Чукарамае не обратили на это никакого внимания, подняли меня с земли и снова потащили вперед. Стиснув зубы от боли, я ковылял, подталкиваемый в спину и в голову, крики становились все громче и громче, индейцы устроили вокруг нас настоящую воинственную пляску.

Когда мы добрались до деревни, чукарамае вытолкнули нас на середину поляны к костру. Клаудио, я, Дудига и Пайоде оказались окружены несколькими сотнями разъяренных индейцев. Было их примерно человек триста пятьдесят — четыреста. Все с тяжелыми бордунами, копьями, луками. Все выкрашенные в черное...

Тут, в деревне, они снова потребовали, чтобы мы вернули им женщин. И если не вернем... Легко было предположить, что будет, если мы не вернем им женщин! Что делать? Отправляясь в эту экспедицию, мы с Клаудио немного освоили язык чукарамае. И я решил попробовать покричать, обращаясь к темному, казавшемуся безлюдным и необитаемым лесу: «Менинамембой! Кобекриде майкире! Менинамембой! Кобекриде майкире!» — «Женщины! Идите сюда! Белые — хорошие люди!» В ответ — ничего. «Менинамембой! Менинамембой!»

В ответ — молчание...

Костер начал угасать, и я закричал одному из чукарамае: «Куы! Куы! Куы!» Он почему-то послушался меня, подбросил веток, огонь полыхнул, осветив всех нас жарким пламенем, и это немного успокоило.

Мы снова принялись звать женщин, но никто не откликался. Огонь опять начал угасать, и чукарамае заметно ожесточились. Их крики стали громче, они приблизились к нам почти вплотную, размахивая оружием. Положение становилось критическим. И как в кинодраме, нагнетая страх, налетел ветер, хлынул ливень, загасив костер. Несколько головешек еще светились, и, понимая, что костер — наше последнее спасение, я закричал снова: «Куы! Куы! Куы! Куы!», но один из чукарамае подскочил к этим головешкам и затоптал их, разбросав голыми ногами угли.

Стало темно. Чукарамае кинулись к нам, схватили за руки, за плечи. И в этот момент где-то вдали послышался крик: «Мебените! Мебените! Мебените!» — «Старуха! Старуха! Старуха!» Сразу же наступила тишина. Кто-то бросил веток в костер, пламя поползло по хворосту, слегка осветило поляну. Метрах в пятнадцати от нас стояла старуха. Я показал знаками, что хочу с ней поговорить. Чукарамае расступились, и я смог приблизиться к этой женщине. Она жевала какой-то корень, и когда я подошел к ней, вынула эту жвачку изо рта и вымазала ею мои глаза, чтобы испугать сидящего во мне «дьявола».

Тогда я взял ее за руку и привел в центр круга к костру. Здесь я чинно поблагодарил ее за то, что она пришла, откликнувшись на наш зов, и попросил, чтобы она позвала остальных женщин. Она начала кричать. Кричала громко и пронзительно. И спустя несколько минут из черноты ночной сельвы показались женщины. Их, как потом я подсчитал, было около двухсот сорока, в том числе около семидесяти с грудными детишками па руках.

Тут в деревне началось всеобщее ликование. Мужчины, выражая свой восторг, радостно прыгали, вертелись, но женщины продолжали проявлять гнев и недовольство. И тогда мы с Клаудио поняли, что ушли они в лес не из-за нас, не из-за неполученных от нас подарков, а из-за каких-то своих недоразумений с мужчинами. Против нас женщины ничего не имели. Спустя несколько мгновений они даже сами стали нести нам лепешки «бижу», куски жареной рыбы и другие кушанья. Тогда я решил, так сказать, в педагогических целях рассердиться на чукарамае: начал кричать, угрожать им, ругаться. Но индейцы не обратили на это никакого внимания. Они ликовали по случаю возвращения женщин, а мы перестали их интересовать. И все же самый важный шаг к сближению был сделан. Мы уходили от них почти друзьями. И знали, что отныне можем возвращаться в эту деревню, когда захотим.

Справедливости ради должен сказать, что даже об этой — самой рискованной, самой опасной — экспедиции, которая чуть не стоила нам жизни, мы сохранили в памяти и другое воспоминание, одно из самых волнующих и трогательных.