Георгий Чиж - К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ.

На неубедительные петербургские и иркутские приказы перестали обращать внимание. Меньшиков сообщил Муравь­еву, что он докладывал царю об успехах экспедиции, но тот продолжает требовать от экспедиции ограничить свои сноше­ния только близко лежащими около устья Амура гиляцкими поселениями, не утвердил занятия селения Кизи и не разрешил дальнейшего обследования берегов Татарского пролива к югу.

Это известие было неприятно, причины такого отношения были ясны – все дело в Нессельроде. Однако дальше поражало поведение уже самого Муравьева, который обещал поспешить лично в Петербург, где собирается отстаивать мнение, что наша граница должна идти по левому берегу Амура и что главным нашим портом на востоке должен являть­ся Петропавловск, для которого, собственно, и полезно обла­дание Амуром!

Ясно было, что Муравьев продолжает упрямиться, отстаи­вая Петропавловск, и не верит в возможность владеть на востоке незамерзающим портом. Значит, намеченные дейст­вия экспедиции надо либо совсем отменить, либо решительно пойти против подсказанных канцлером Нессельроде царских повелений и, что еще тяжелее, против самого Муравьева.

И опять к Новому году, несмотря ни на что, в неуютном, заброшенном Петровском гостеприимно горели огни. Гото­вилась к встрече вся большая семья Невельских.

Было непринужденно весело: скатывались на лыжах и на санях на этот раз с крыши, ездили в облаках снежной пыли на собаках, обкладывали в лесу медведя. Медвежатине радовались не менее, чем гиляки, и она честно служила во всех видах, включая н весьма невкусные колбасы. Получая, одна­ко, хорошие порции свежего мяса, повеселели больные Орлова.

Невельской раскрыл перед своими друзьями затрудни­тельность положения и высказал свое личное мнение: с вес­ны энергично продолжать дело, как шло до сих пор. Призна­ли, что нельзя стать подлецами, изменниками и предать интересы родины из-за того, что Россию опутали разные Нес­сельроде. Пусть дрогнул Муравьев, но они не дрогнут.

– В Петербурге никогда не поймут, – говорил Невель­ской, – что здесь нет и не может быть каких-либо земель или владений гиляков, мангунов, нейдальцев и других наро­дов в территориальном и государственном смысле. Эти наро­ды не имеют ни малейшего представления о территориаль­ном разграничении, но хуже всего, что они могут стать английскими или американскими подданными, а это назрело.

И в 1853 году, как и в прошедшем, тысячеверстные про­странства продолжали покрываться сеткой замысловатых, составленных Невельским маршрутов. Не помешала и зима. Ночевали в снегу при тридцатиградусном морозе, отсиживались в лесах, в сугробах, коченели на ветру, не имея возмож­ности согреться. Забредали в места, где не ступала нога даже самого отчаянного и алчного европейца-авантюриота. И, что важнее всего, где бы ни обитали люди, они слышали о рус­ских только хорошее, дивились появлению их и встречали по-родственному гостеприимно. Это особенно радовало Невель­ского – очевидно, тут не придется ни воевать, ни покорять, ни даже быть строгими... Справедливость и уважение к чу­жим обычаям и ненавязывание своих – вот что надо. Таковы были основные внушения Невельского сотрудникам, которые в конце концов прониклись ими не меньше, чем и сам Ген­надий Иванович.

Еще стояли морозы даже на юге, еще не вскрылись реки и не очистился от льдов залив Де-Кастри, как там взвился российский военный флаг. Бошняк сообщал, что событие это произошло 4 марта и что тотчас же с помощью туземцев приступили к постройке флигеля для будущего гарнизона. Приказчик Березин основался со своей факторией и присту­пил к торговле в Кизи, по соседству.

И опять Екатерина Ивановна безропотно коротала длин­ные темные ночи и мутные серые сумерки одна, с больной, капризной, голодной малюткой. Геннадий Иванович в Николаевском ремонтировал флотилию, чтобы весной еще раз сделать попытку исследовать амурский лиман и его фарва­теры. Рядом с ним доктор занимался больными. В Петров­ском подготовлялся к навигации бот. Бошняк в Де-Кастри строил лодку. Орлов с нартами удачно фуражировал в окре­стностях. Разградский, утопая в сугробах, стремился доста­вить продовольствие Березину и Бошняку в Кизи, с тем что­бы тотчас же вернуться, еще по снегу, в Николаевское и при­нять участие в исследовании лимана.

В заливе Де-Кастри только ломало лед, а уже в море, на горизонте, появился большой корабль. Не успел залив очи­ститься ото льда, как появилась первая ласточка – китобой из Бремена. Он нисколько не удивился, что Де-Кастри занят русскими, и сообщил пренеприятное известие, что летом аме­риканцы, как он слышал на Сандвичевых островах, собира­ются целой эскадрой в Татарский пролив занимать для сто­яния китобоев какую-то бухту.

В селении Пуль маньчжуры избили и выгнали двух «мис­сионеров», возбуждавших их против русских.

Все это волновало и вызывало досаду на петербургскую спячку и на охлаждение Муравьева.

И вдруг встрепенулись в Петербурге. 15 мая нарочный из Аяна привез от генерал-адмирала, управляющего морским министерством, великого князя Константина Николаевича, того самого, которого Геннадий Иванович еще так недавно водил за ручку, предписание. Он писал, что Соединенные Штаты снарядили две экспедиции: одну под командой Перри для установления политических и торговых связей с Японией, другую, «ученую», под командой капитана Рингольда, для обозрения берегов Тихого океана до Берингова пролива. Первая – из десяти военных кораблей; вторая – из четырех; обе сопровождаются пароходами. В первую голову Перри исследует Китайское море и, будучи по соседству с нами, около середины лета навестит наши берега. Великий князь от имени государя предписывал принять экспедицию как дружескую, по морским правилам гостеприимства.

– Только этого недоставало! – не на шутку встрево­жился Геннадий Иванович. – Вот теперь-то и увидят, что у нас ничего нет ни на суше, ни на море. Ведь это проверка наших здесь действий: признают факт занятия территории нами – уйдут, не признают – займут сами!.. Что же потом, когда занимать придется нам силой, – война?.. Да лучше умереть, чем видеть преступление и участвовать в нем...

Всецело охваченный мыслью отстоять для России При­амурье, Уссурийский край вплоть до границ Кореи и остров Сахалин, Невельской проникал в происходящие политиче­ские и дипломатические маневры только чутьем, только силой своей всеобъемлющей любви к России и ее интересам. Сле­дить за всеми изменениями и колебаниями общей неустой­чивой политики и руководствоваться ими нельзя было: он узнавал случайные обрывки сведений из уст случайных лю­дей, да еще с опозданием на год и больше, в то время как вопросы требовали немедленного решения на месте.