Георгий Чиж - К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ.

– Какой же может быть тут разговор? – сказал он, внимательно слушая доклад Чихачева о бедственном поло­жении зимовщиков. – Рассчитайте, через сколько дней до­беремся до первого населенного пункта, оставьте для нас самый скупой паек, спросите команду, согласны ли недель­ку поголодать, а все остальное – вам. Да, кстати, – доба­вил он после некоторого раздумья, – можно вынуть стекла из наших окошек и иллюминаторов, вы же строитесь. А нам только как-нибудь добраться, ведь на юг идем! – И вслед повернувшемуся Чихачеву: – Отдать им все зимнее, кроме самого необходимого для нас.

И тут же сам подумал с негодованием: «Ну и дубина же этот самый Буссе!» – и покачал головой.

Проводив «Восток» с его дружной, спаянной семьей, Бошняк низко опустил голову и побрел домой. Положение его, как начальника Константиновского поста, угнетало. И впервые он почувствовал себя неудовлетворенным и ра­ботой и положением: сказались непосильные лишения, ска­залась тоска по брошенному уюту и мирной жизни, сказа­лись, наконец, его двадцать три года! Как назло, захворали еще двое людей...

А ведь зима еще впереди!

– Надо бороться до конца, – пытался подбадривать он себя.

Ехать в Петровское соседние маньжчуры отказались, отказались даже назначить плату: на нартах не поедешь – снегу нет, собак кормить в дороге нечем, не приготовлено, для лодки вместо воды – лед, пешком – замерзнешь... Сло­вом, куда ни кинь, ничего не выходит. И, однако, как толь­ко выпал снежок, изгнанный майором Буссе с Муравьевского поста старый поручик Орлов не стерпел, нагрузился письмами и побрел в Петровское – все равно умирать... Побрел по еще недостаточно замерзшей тундре, по ломающемуся под ногой ледку на обширных лужах и стремительных, еще не замерзших холодных ручьях.

Цинга в Константиновском вспыхнула уже в ноябре, а в конце декабря на работу выходило только пять чело­век. Команда «Иртыша» скученно ютилась в построенной из свежесрубленного леса избенке, сырой и холодной, но все же это было лучше, чем давший течь корабль, не имею­щий печей. Команда «Николая» отказалась покинуть ко­рабль и устроилась в камбузе около печурки.

Стреляли ворон и с отвращением ели – все-таки свежатинка. Изредка удавалось поймать рыбу.

В январе стали умирать...

«У нас все благополучно, – с горькой иронией сообщал Невельскому Бошняк, – здоровых ни одного! Очень сожа­лею, что Н. В. Буссе не видит всех последствий своей эгоистической ошибки. Только надежда на бога да на скорую от вас помощь нас все еще воодушевляет и поддерживает...»

А в занесенном снегами Петровском жилось в эту зиму неплохо. Осенью приехал из Петропавловска через Аян брат Екатерины Ивановны, моряк. Удалось хорошо снабдить продовольствием и теплым платьем Николаевский и Мариинский посты. Люди были сыты, здоровы. Ходко шла стройка. Невельской мечтал с первыми днями навигации получить корабль и разбросать военные посты до самой Кореи: требовал от Муравьева винтовую шхуну для иссле­дований лимана, наметил ряд новых экспедиций...

А в сердце было неспокойно: все ли благополучно в Им­ператорской гавани, откуда известий все не было? Наконец не выдержал и 15 декабря послал туда мичмана Петрова, наказав ему на всякий случай вернуться в Мариинск, если встретит почту, и в Мариинске сменить Разградского.

К Новому году обычный семейный съезд на Петровской кошке не состоялся.

Полумертвый Орлов добрел до Петровского 10 января... Известия, им доставленные, ошеломили Невельского. Слу­шал он Орлова молча, оживившись лишь в момент, когда узнал о том, что шхуна испытала в походе сахалинский уголь и что он оказался прекрасного качества. Прослушал молча и рассказ о трагедии «Николая» и «Иртыша», толь­ко сжал кулаки и процедил сквозь стиснутые зубы: «Ско­тина!»

Через несколько дней к месту трагедии шагали предназ­наченные на убой олени, до отказа нагруженные продоволь­ствием. Геннадий Иванович провожал, осматривал снаряже­ние, укладку... Высыпали на двор обитатели Петровского. И тут впервые в жизни Екатерина Ивановна увидела, как по обветренным морщинистым щекам мужа текут и падают на снег слезы... Заметивши, как он отворачивается, стараясь скрыть их, она повернулась и сама быстро пошла к дому – слезы душили ее. Не хотелось верить, что это мстительный, предательский удар когда-то оскорбившегося мелкого себя­любца... Столько жизней!

В начале февраля неожиданно явился к Невельскому чистенький, тщательно выбритый Дмитрий Иванович Орлов и как-то бочком, отвернувшись и не глядя ему в лицо, чем-то смущенный, сказал:

– Геннадий Иванович, я совсем оправился и чувствую себя очень хорошо.

– Ну что ж, прекрасно, – ответил Невельской. – Скоро весна, надо готовиться к дальнейшим исследованиям Саха­лина. Пойдете вы так...

Невельской наклонился к столу и вынул из ящика кар­ту Сахалина с новыми намеченными маршрутами.

– Я не о том, Геннадий Иванович, я хочу просить вас отправить меня сейчас.

– Вы что, с женой, что ли, поссорились? – вскинул голову Невельской.

– Нет, Геннадий Иванович, – и потупился, выдавливая из себя слова и заикаясь. – Подбодрить надо... Олени-то еще когда придут?

– Подбодрить, говоришь?.. Дмитрий Иванович, доро­гой! Ведь я об этом самом все ночи напролет думаю. Да послать было некого. Ах ты, боже мой, как это хорошо ты надумал! Да хоть завтра выступай! Налегке-то скоро пройдешь... Да со словом утешения кое-чего подкинешь, ну хоть сахару там, что ли, чаю, медикаментов!..

И через пять дней с двумя легкими нартами, с лучшими собаками Орлов спешил на лыжах к Константиновскому порту. Он нес слова утешения, но с ними и распоряжения о весенних плаваниях «Николаю» и «Иртышу», сахалинские маршруты для самого себя и исследования берегов к югу до Кореи – для Бошняка.

В марте в Императорской гавани цинга забирала свою двадцатую жертву...

Еще в заливе ломало лед, как от адмирала Путятина пришел корвет с продовольствием для зимовщиков, докто­ром и медикаментами. Две чарки вина в день, чай с ромом, весенний воздух и свежатина – утки, гуси, лебеди – произ­вели в несколько дней чудо. Больные стали поправляться. Бошняк просил командира забросить в Аниву Орлова и там помочь, если понадобится, Буссе и Рудановскому: как там команда? Сумели ли они справиться с зимовкой?.. Коман­дир сделал больше – он захватил с собой на свой корвет всех больных, в том числе и капитана «Иртыша», а на «Ир­тыш» назначил Чихачева.

Олени из Петровского запоздали. Они пришли только в мае, но пригодились для снабжения готовящихся к нави­гации «Иртыша» и «Николая».

Ушли они, пришел из отряда Путятина компанейский барк «Меньшиков» предупредить, что за ним идет под ад­миральским флагом фрегат «Паллада», что сюда соберется вскоре вся эскадра, что на борту «Паллады» находится из­вестный писатель Гончаров и, наконец, что адмирал Путя­тин назначил рандеву и здесь будет поджидать генерал-губернатора Муравьева.