Георгий Чиж - К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ.

И так ходил Ермак наш Тимофеич...

Взглядом торжествующего победителя посмотрел Раз­гильдяев на улыбающегося Муравьева и тут же широким жестом хлебосольного хозяина пригласил его «откушать».

За столом выяснилось, как живо откликнулось на сплав по Амуру население Сибири сотнями депеш, поздравлений и приветствий, а купцы и промышленники – крупными денежными приношениями. Расходы по сплаву были покры­ты с избытком... Всегда подозрительное в глазах Муравье­ва проявление казенного энтузиазма на этот раз казалось ему искренним, и уже не коробили бесчисленные тосты, ре­чи, стихи, величания, кантаты...

На следующий день назначен был смотр войскам, осмотр флотилии и каравана и изучение плана сплавной экспедиции.

Утром 14 мая – тревога по лагерю. Торжественный мо­лебен. Посадка на суда и плоты. Поднятие флага на гене­рал-губернаторском баркасе. И при мягком закатном ко­сом освещении флотилия двинулась по быстрой Шилке вниз. Громкое «ура» населения завода далеко ее провожа­ло. Взлетали высоко над головами шапки, и гулко салюто­вала единственная заводская пушка. Флотилия растянулась на две с лишним версты...

Амур встретил путников пасмурной погодой и пролив­ными дождями и испортил рассчитанную на эффект цере­монию встречи с ним. Однако церемония все же была про­ведена: Муравьев высоко поднял над головой стакан мут­ной амурской весенней воды и под звуки гимна выпил в знак единения с недовольным Амуром.

Парадом войск и молитвой почтили исторический Албазин. Взошли на холм, где когда-то стоял русский казачий острог. Ясно видна была линия покрытых травой валов старой крепости. С обнаженными головами выслушали речь о том, как двести лет назад горсть русских пионеров-каза­ков отбивалась от нескольких тысяч маньчжур.

Любопытные шарили в траве и подбирали уцелевшие старые кирпичи, обломки печей, обожженные пожаром зер­на ячменя, кули, осколки глиняных горшков и даже куски окаменевшего хлеба, – очевидно, место это не посещалось даже птицами.

Торжественный похоронный «Коль славен»... и дальше!

Невельской деятельно готовился встречать весну и со дня на день поджидал ледохода и личных докладов разог­нанных в разные стороны членов экспедиции. Екатерина Ивановна никак не могла поправиться после родов второй дочери Веры и тенью бродила по комнатам, заботливо под­держиваемая с двух сторон Бачмановой и матушкой Вельяминовой. Молока по-прежнему не было.

Маленькая Катя таяла на глазах и упорно отказывалась от пищи. Не вставая, лежала навзничь, уставясь неподвиж­но в потолок немигающими, потускневшими глазами...

– Не вынесет! – в отчаянии часто повторял Невельской и глубже зарывался в свои бумаги.

В апреле прибыло злое петербургское письмо от Муравьева, орден Владимира на шею за решительное занятие Са­халина и поздравление Муравьева из Иркутска – все это сошлось вместе... Ясно стало, что пора думать об уходе. Но до того ли?

Муравьев уведомлял о предстоящем в скором времени сплаве по Амуру: того и гляди нагрянут американцы,.. Что делать? В скупом сообщении Муравьева чувствовалось что-то недосказанное, по-видимому, разрыв между Россией, Англией и Францией свершился – надо готовиться к отпору.

Двадцать пять человек команды в Петровском, тридцать в Николаевском, восемь в Мариинском, десять в Де-Кастри... Вооружены кремневыми ружьями, выбранными когда-то из лома в охотском складе. Часть ружей не стреляет. Три трехфунтовые пушки и полтора пуда пороху! Невель­ской горько усмехнулся и погрузился в невеселые думы...

– Мичмана Разградского ко мне!

На следующий день мичман Разградский с двумя про­водниками пробирался к устьям Уссури и Сунгари выби­рать места для двух новых постов и принимать меры, что­бы были готовы проводники-лоцманы для сопровождения генерал-губернаторского каравана по бесчисленным прото­кам Амура. «Гарнизон из тридцати человек снять с кара­вана для Уссурийского и десять для Сунгарского постов. Самому вернуться с людьми в Мариинское и ждать». Та­ков был приказ Невельского.

Плавание Муравьева продолжалось при ясной погоде беспрерывно. Пышность и торжественность были нарушены только одним шквалом, разбросавшим суда и подмочив­шим запасы провианта.

4 мая в Петровское пришла из Аяна почта: генерал-гу­бернатор уведомлял, что рассчитывает быть 20-го в Мариииском, откуда войска пошлет прямо в Де-Кастри. Камчат­ский губернатор Завойко доставит туда транспорты для перевозки их в Петропавловск. Оставалось, таким образом, недели две, не больше... Залив во льду...

Однако надо было во что бы то ни стало добраться до Мариинского, а это возможно было сделать только через Николаевск на оленях и то с большой опасностью, по не­вообразимой распутице. Но олени только что прошли не­сколько сот верст из Аяна по горам, их всего-то четыре – не выдержат.

Отдыхавшие три дня олени были все же так сильно изнурены, что по скользким горам, покрытым мокрым снегом долинам и подснежным ручьям Невельскому пришлось идти по колено в воде, пешком.

Из Николаевска, не останавливаясь, с двумя казаками, Невельской продрался на байдарке в Мариинское. Оттуда с Разградским – вверх по Амуру, к устью Сунгари, навст­речу Муравьеву, по пути обеспечивая караван лоцманами. Срок прошел – Муравьева не было!

Здесь нашел Невельского нарочный из Мариинского с письмом от командира винтовой шхуны «Восток», бро­сившей якорь в Де-Кастри: в бухте уже ожидали Невель­ского транспорты «Иртыш» и «Двина» от адмирала Путя­тина и «Байкал» от Завойко... Невельскому пришлось спе­шить в Де-Кастри, а честь встречи Муравьева передать мичману Разградскому.

Еще тяжелее стало Невельскому, когда он узнал о разрыве с Англией и Францией и о предательстве Буссе: при­крываясь распоряжениями Путятина, Буссе снял Муравьевский пост, хотя Путятин свое распоряжение сделал услов­но: «Если оно не противоречит особым распоряжениям вашего начальства».

На юге, у корейских границ, как и предполагал Невельской, открыт Путятиным незамерзающий залив Посьет... Адмирал Путятин укреплял Константиновскую бухту, где сосредоточилась почти вся его эскадра, во главе с фрега­том «Паллада», да, кроме того, два корабля Российско-Американской компании.

Возвратившись в Мариинское, Невельской, наконец, встретился с Муравьевым.

Обласкал ли он, как хотел, Невельского? Да, он привез ему высочайшую благодарность, глубокую признательность от князя Меньшикова, браслет для Екатерины Ивановны от министра Перовского и сам выражал горячую признательность.

– Я должен вам сказать, Геннадий Иванович, что там, по Амуру, вместо деревень мы находили пустыни: жители разбегались при одном слухе о нашем приближении. Здесь же, в ваших краях, к нам выходили гольды в сопровожде­нии своих старшин, кланялись, везде выставляли и посыла­ли навстречу лоцманов. Здесь, ближе к вам, торговец маньчжур на коленях просил прощения за самовольную торговлю и умолял непременно дать ему русское разрешение. Нельзя не удивляться тому огромному влиянию, кото­рое приобрела ваша экспедиция не только на туземцев, но и на маньчжур!