Георгий Чиж - К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ.

Конечно, это было смешно! Но что сталось бы с Петро­павловском, если бы не восторжествовала мысль Геннадия Ивановича Невельского! Ведь в Охотском море в это время собрано было неприятелями пятьдесят шесть военных кораб­лей!..

Угрюмо бродил Невельской с Екатериной Ивановной по окрестностям Мариинского, но тянуло все время к водной глади могущественной реки, на груди которой отдыхали после перенесенных трудов знакомые корабли.

– Посмотри, – предлагала Екатерина Ивановна, – здесь наш милый «Байкал»! Мы изменили было ему ради «Шелихова», но спас нас всех все-таки он, твой верный друг во всех твоих делах.

– Тут и старая «Аврора», – радовался Геннадий Ива­нович, – на ней я плавал девять лет, целых девять лет! С мальчиком и юношей генерал-адмиралом... Шесть лет я был на ней старшим лейтенантом и вахтенным лейтенантом... Она здесь, она спасена! Я хотел бы уйти отсюда на ней или на «Байкале»! Мне здесь невмоготу.

Не вывела Невельского из апатии даже сентябрьская су­толока из-за десанта, высаженного Эллиотом в долине Де-Кастри. Эллиот с большим опозданием рискнул здесь жизнью своих двухсот человек, чтобы взять хоть одного пленника и узнать, куда, в самом деле, девалась русская флотилия? Узнать эту тайну ему не удалось: легче оказалось при отпо­ре русских погубить своих солдат...

Глубокой осенью Муравьев уехал в Петербург. Невель­ской должен был перезимовать в Мариинском. Завойко оста­вался начальником края...

Известие о прекращении военных действий докатилось до Де-Кастри только в конце мая 1856 года. Из Забайкалья Буссе, уже полковник, готовился к сплаву третьего водного каравана в сто десять судов.

Трудности путешествия с семействами вверх по Амуру заставили Невельского и Завойко воспользоваться вы­водом флотилии из Амура и выйти на Аян на транспорте «Иртыш».

Предстояло трудное путешествие в четыре тысячи верст из Аяна в Иркутск, через страшный Джугджур. Беспокои­лись, как перенесут путешествие дети: стоял август, с переменной погодой, ветреными и дождливыми днями и холодны­ми ночами... Сверх ожидания, вся детская компания, за исключением Жоржа Завойко, который ехал верхом самостоятельно, как взрослый, великолепно пристроилась в кор­зинках по бокам лошадей. Это было, правда, подчас страш­новато, особенно когда переходили вброд реки и ручьи, но зато как интересно!.. Так проехали около трехсот верст, а дальше пошло еще интереснее – в лодках по Мае, Алдану и широкой Лене...

В Иркутске почти не останавливались, не пожелала Ека­терина Ивановна, – она торопилась до зимы попасть в Крас­ноярск к сестре. Геннадий Иванович спешил в Петербург.

Гнусные сплетни о Невельском опередили его: в Петер­бурге держались слухи, что ни один фрегат из-за мелководья бара Амура выйти из него в море не может. Продолжали обвинять в гибели «Паллады».

Этим, по-видимому, и объяснялось, что молодой импера­тор, принимая Невельского, к ласковым словам о том, что Россия никогда не забудет заслуг Невельского, прибавил сожаление, что Амур мелок и не годится для плавания... Ген­надий Иванович остался верен себе и тут же возразил импе­ратору, что, наверное, скоро станет официально известно, что это не так.

И действительно, вскоре приехал капитан-лейтенант Чихачев с известием, что все суда благополучно вышли в море. Постепенно стала подтверждаться и справедливость многих других мероприятий и мнений Невельского: пришлось вос­становить закрытые и поставить новые посты, занять Приуссурийский край и гавани до самой Кореи...

Несмотря на все это, контр-адмирал Невельской был сдан в архив и в числе награжденных, по случаю заключения Му­равьевым Айгунского договора с Китаем, значился чуть не последним: первым шел председатель правления Российско-Американской компании Политковский, ровно ничего не сде­лавший для России, затем шли два друга Геннадия Ивано­вича – генерал Корсаков и контр-адмирал Казакевич, совер­шивший с Невельским первые и самые трудные шаги для ускорения постройки «Байкала» и открытия устья Амура. За Невельским непосредственно следовал бывший адъютант Муравьева генерал-майор Буссе!

Прекрасная, воодушевленная идеей любви к родине и ее величию жизнь окончилась. Наступило скучное, не дающее удовлетворения прозябание.

Что могло поддерживать эту жизнь в дальнейшем? При­знание. Увы, Геннадий Иванович Невельской был лишен и это­го счастья: еще при жизни он видел и горько переживал свое забвение. Мало того, ему пришлось отстаивать шаг за шагом и то, что им так блестяще было совершено, доказывать свер­шенное. Ему старались мешать жить хотя бы горделивым сознанием содеянного, тем нравственным удовлетворением, что жизнь прожита не напрасно...

Глубоко страдала за мужа Екатерина Ивановна. Уеди­нившись в своей маленькой квартирке, они жили детьми, их печалями и радостями и друг другом...

В 1864 году перед совершенно лысым, с седыми виска­ми, тщательно выбритым вице-адмиралом, одетым в формен­ный сюртук, предстал свежеиспеченный мичман.

Он только что вошел в кабинет и еще не оправился от неожиданной встречи с молодой, красивой и обаятельной по простоте обращения женщиной... (Наверное, дочь?)

Лицо юноши было покрыто здоровым загаром, глаза блестели и искрились каким-то внутренним привлекательным светом, но язык... Язык не повиновался, юноша молчал...

Вице-адмирал Невельской, член морского ученого комите­та, оторвался от чтения, медленно повернул голову, потом быстро встал навстречу незнакомому гостю и, подавая ему руку, повел его к столу, усадил в кресло, уселся сам и сказал:

– Ну-с, рассказывайте, – после чего внимательно посмотрел на все еще молчавшего юношу. – Я слушаю вас, мичман!

Мичман с шумом вздохнул:

– Ваше превосходительство, я назначен в амурскую фло­тилию, на транспорт «Байкал».

– Плохо окончили?.. – спросил Геннадий Иванович.

– Нет, ваше превосходительство, в числе первых, – сму­тился юноша.

– Так что же вас погнали на Амур, да еще на старичка «Байкал»?

– Там не все еще, по-моему, сделано, – окончательно смутился юноша.

– Ну, конечно, там, на Амуре, еще самой черной работы, я считаю, лет на двадцать!

– И я так думаю, – согласился юноша, – и вот... при­шел к заключению, что прежде всего надо провести канал из озера Кизи в пролив...

Геннадий Иванович кивнул головой.

– Да-а... а еще что?

– Еще... другой канал, у левого берега, от устья через бар, образуя, таким образом, основное русло...

Опять кивок.

– Ну?

– Ну вот я и решил добраться как-нибудь туда, а там заняться этими вопросами... И для этого два года дополни­тельно гидрографией занимался, – заторопился юноша, гло­тая слова, – и даже по здешним данным кое-что вычислил и набросал.