Георгий Чиж - К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ.

Шелихов познакомился с Радищевым в Иркутске. Неод­нократные беседы с ним о китайском торге и своих американ­ских затеях не прошли бесследно для впечатлительного и делового купца. Радищев казался ему таким человеком, ко­торый может его понять и может увлечься его широкими за­мыслами. Содружество этого умеющего широко смотреть и много видеть, знающего и всесторонне образованного чело­века с практически сильным и полным энергии Барановым, новым правителем промысловых поселений, не раз мерещи­лось Шелихову как особо желанное. Ведь простые случайные промыслы превращались в постоянные, фактически автоном­ные российские, занимавшие необъятные пространства, вла­дения, которые, несомненно, должны вскоре перерасти чуть не в отдельное государство – есть над чем задуматься!.. Справляться с этим новым делом Шелихову было трудно, а пожалуй, и вовсе непосильно. Облик же государственных чиновников и сановников, как нравственный, так и деловой, не внушал ему никакого доверия. Эти бесчестные и честолю­бивые моты легко могли только разорить любое дело, но ни­как не создать. А строить надо было нечто совершенно но­вое, небывалое...

Тянуло Шелихова к Радищеву и то, что тот оставался в самых лучших отношениях с графом Александром Романо­вичем Воронцовым, президентом коммерц-коллегии. Нако­нец, знакомство по службе Радищева с управляющим Кяхтинской таможней Вонифатьевым, с которым Шелихову по­стоянно приходилось иметь дело, тоже было одной из причин, заставлявших Григория Ивановича искать дружбы с опаль­ным дворянином.

С другой стороны, и Радищев остался в восторге от это­го необычного для него знакомства с волевым русским куп­цом-самородком из глухого Рыльска, сумевшим завоевать без войск новые земли и начавшим осваивать их природные богатства...

Лодка Шелихова обогнала большой плот с крестьянской молодежью, возвращающейся с лугов. На фоне лесов пока­зался четырехугольник до черноты потемневшего острожного тына с башнями по углам, а за ним – новешенький дом Ра­дищева, только что им выстроенный.

Погруженный в свои невеселые думы, хозяин дома дале­ко унесся от начатого философского трактата «О человеке, о его смертности и бессмертии» и, рассеянно поглядывая в окно на дремучий лес, раскинувшийся на противополож­ном берегу реки, не видя ни его, ни плота, ни лодки Шелихова, машинально каллиграфическим почерком выводил на полях начатой рукописи: «От Иркутска 568, от Тобольска 2 953, от Москвы 5 894... почти 6 000».

«Вишь, куда загнала напуганная матушка! – мысленно усмехнулся он. – Вот и попробуй после этого открывать царям глаза или верить их словам...»

Ни одного слова порицания или неудовольствия не вы­звал сделанный им в 1773 году перевод слова «деспотизм» словом «самодержавство», да еще с примечанием, что «самодержавство есть наипротивнейшее человеческому сущест­ву состояние».

«Поняла ли она тогда мои слова или притворилась, что не верит им? – продолжал он рассуждать, охваченный тя­желым раздумьем. – Конечно, притворилась. Не она ли пи­сала генерал-прокурору Вяземскому в 1775 году, что поло­жение помещичьих крестьян таково, что если не воспоследует генерального освобождения от несносного и жестокого ига, то, не имеющие обороны ни в законах, ни вообще нигде, они могут впасть в отчаяние и что если не пойти по пути облег­чения нестерпимого положения, то такое освобождение бу­дет взято силой, против воли правителей... Но все это – сплошное притворство, игра. И напрасно Державин утверж­дал, что ей «можно правду говорить». Как раз наоборот, она любит лесть, хотя бы и самую грубую».

Вспомнился змеиный взгляд допрашивавшего его Шешковского и то, как дурашливый Потемкин, фамильярно при­ветствуя всесильного палача, всякий раз спрашивал его: «Ну как, кнутобойствуешь, дорогой?..» Холодок отвращения про­бежал по спине Радищева.

«Да взять хотя бы Тайную концеярию и пытки. Существуют они или упразднены? – спросил он себ я и ответил: – Упразднены Петром III, что и подтверждено указом Екате­рины еще в 1762 году, а на самом деле... Чем же хуже ека­терининская экспедиция с Шешковским во главе Тайной кан­целярии или Преображенского приказа?.. Все обман...»

Из сеней донеслась громогласная речь только что посту­пившей в горничные ссыльной девицы с Урала.

«Никак гости?» – подумал Радищев и, поднявшись, вы­шел навстречу.

– Какой добрый ветер занес вас в наши края, дорогой Григорий Иванович? – оживленно заговорил он, увидев Шелихова, и сейчас же распорядился: – Катя, проводи Григория Ивановича в ту комнату, подай умыться, да самовар на стол, быстро!

Шелихов с удовольствием ополоснул холодной водой ис­кусанное мошкарой лицо и поспешил выйти к хозяину.

– Ну, как китайский торг, открыт? – спросил гостя сго­равший от любопытства и нетерпения Радищев после беглых вопросов о Наталье Алексеевне, о детках.

– Это дело решенное, – весело ответил Шелихов, пред­вкушая чайное блаженство и шумно усаживаясь за стол. – Из-за него-то я и очутился здесь у тебя, Александр Нико­лаевич, – перешел он сразу на простецкое «ты». – Мехов у меня хоть отбавляй, затоварился, а ассортимента нет, и не хватает как раз вашего товара, белки...

– А я как раз закончил исследование о китайском торге и теперь хорошо понимаю твое беличье горе, – ответил хо­зяин. – Охотники говорят, три года подряд неурожай кед­ровых орехов был, ну и сбежала белка в другие места, где посытнее... Ищи вот теперь, где она поселилась

– Я кое-что поразведал по дороге из Якутска, да хочу расспросить и здешних охотников... Без белки не обойтись... А ты говоришь, китайский торг исследовал? Наверно, для графа старался? Интересно...

После чая перешли в обширный кабинет. Густой смолис­тый запах свежеструганой сосны шел от высоких, чистых и гладких стен. Красивый и простой рисунок искусно подо­бранных досок украшал их лучше входящих в моду обоев. Еще красивее были широкие лиственные доски пола, как бы окаймленные рядом продольных прямых темных линий, ров­но протянувшихся под прозрачной вощаной полировкой. Тя­желые полки по стенам сплошь уставлены книгами. Еще не разобранными журналами на европейских языках наполне­ны и расставленные в беспорядке только что открытые ящи­ки. Громадный тяжелый письменный стол, накрытый зеле­ным сукном, и большие кожаные кресла дополняли обста­новку. Кабинет бодрил легкой прохладой и свежим запахом леса.

– Однако у тебя тут уже целая библиотека, – заметил Шелихов, показывая на полки и ящики.

– Это граф Александр Романович, дай бог ему здоровья, печется обо мне. Не знаю, что и делал бы без его помощи... А теперь блаженствую: утром детей своих учу, потом сам учусь и не скучаю, хотя, признаться, боюсь, затоскую – не привык я к такому одиночеству... Есть тут у меня на полке и твое «Странствование в Америку», читал... Неужто с На­тальей Алексеевной ездил?