Георгий Чиж - К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ.

– Да, с ней, а только книгой сей, Александр Николаевич, недоволен я, ох, как недоволен!.. Издана она без моего ведома... Многого бы в ней не допустил, – с сердцем и как-то беспокойно сказал Шелихов.

Радищев с недоумением посмотрел на него и спросил:

– А как теперь идут твои американские дела?

– Что же, Александр Николаевич, идут кое-как. Вот главного управляющего нового подыскал, каргопольского купца Баранова. Смелый, крепкий и прилежный мужик, бу­дет польза, но все-таки скажу, не то, что надо... Тебя бы ту­да... Дорого бы дал!.. Размахнулись бы мы с тобой, Алек­сандр Николаевич... Не упирайся, друг!

– Ну что ты, Григорий Иванович, заладил одно и то же... Ведь никак не подхожу. Ты порабощать хочешь, а я зако­ном заклейменный враг рабства, да еще какой упорный! Я тебе там все испорчу...

– Зачем рабство? Там крепостных нет и не будет. Мне ведь тоже подневольный труд не по душе, да и невыгоден. Баранов, понимаешь ли, ни алеута, ни другого дикаря при­ручить не сумеет, а ты бы придумал, как сделать труд их необременительным для них самих, а для нас прибыльным.

– Лукавишь, Григорий Иванович! Ведь ты хочешь боль­шой прибыли – на том стоишь: чем твой прибыток больше, тем больше убыток твоему работничку, не так ли?

– Нет, Александр Николаевич, грабить не стану и не хочу, а богатеть можно, и ох как можно! Умением да сно­ровкой. Пусть живут хорошо, так хорошо, как никогда не жили, а я богатею себе да богатею... Я только направляю да приохочиваю...

– Ну, это все, голубчик, сладкие соловьиные песни, и сам ты знаешь, что ничего этого не будет. Зажмешь безза­щитного в кулак, а потом проглотишь, – смеясь, сказал Ра­дищев.

Шелихов обиделся и замолчал, но, подумавши, отошел и робко спросил:

– Ну хорошо, а детей моих тоже учить не хочешь? В Ир­кутск переедешь, от этого одиночества избавишься...

– Неужто не боишься, что из твоих детей крамольников понаделаю? – улыбнулся Радищев. – Да и говоришь зря... Видишь ли, хоть сильная у тебя рука в Петербурге, хоть покровитель твой все может, а вот от Илимска избавить меня не возьмется. Что за охота ему сердить государыню? А рас­сердится, знаю, крепко и, может быть, сделает еще хуже... Надо тихонько в Илимске посидеть годика три-четыре... Сей­час нельзя, – добавил он, помолчав.

– А славно было бы, – мечтательно заметил Шелихов, с любовью глядя на задумавшегося Радищева, – славно бы зажили... Я бы размахнулся во как! Огорчил ты меня, до­рогой...

Сделка не состоялась.

Давно ходили по городу слухи, что еще в июне 1793 года состоялся указ о посылке в Америку многочисленной духов­ной миссии, но год был на исходе, а о миссии даже и говорить перестали.

Для Григория Ивановича Шелихова было ясно, что июнь­ский указ является ответом на его настойчивые четырех­летние просьбы о необходимости проповеди христианства на островах. И теперь он терялся в догадках о причинах мол­чания. На частные письма столичные друзья и благодете­ли не отвечали. И вдруг спешный вызов к генерал-губерна­тору!..

Едва вошел, как Якоби, даже не ответив на приветствие, приказал:

– Поезжайте сейчас же к преосвященному... Завтра в Иркутск прибудет духовная миссия на американские остро­ва. Надо подобающим образом принять ее в каком-нибудь монастыре. Устроить достойную встречу, стол... Словом, что следует... Сообщите архиерею, что миссия состоит из десяти человек, во главе с архимандритом Александро-Невской лав­ры, и что сопровождает ее чиновник сената по личному пору­чению императрицы... Поняли?

В тот же день Григорий Иванович успел побывать не только у архиерея, но и у игуменьи Знаменского женского монастыря, в коем намерены были принять гостей. Обсудили и важный вопрос: как устроить стол поразнообразнее и вкус­нее, что представляло некоторые трудности – был рождест­венский пост.

– Да вы лучше меня понимаете, как и что надо, – лебе­зил перед игуменьей Григорий Иванович. – Ну, там икорки, балычка пожирнее да побольше, омулька не забудьте, гриб­ков солененьких... Денег, сколько нужно, скажите... Вина, ме­ду, наливок пришлю... Только, знаете, – замялся он, – излишества, того, не допущайте, а то, пожалуй, оборони бо­же, не осрамились бы гости...

«Монахов добились, – взволнованно думал он, ныряя по пригородным ухабам в открытых санях, – а вот церковь на Кадьяке не достроена до сих пор... Не досталось бы от этого сенатского чиновника... Алеутов, почитай, всех и без миссии окрестили, кадьяковцы сами напрашиваются, а вот коняги, с теми плохо – упорны... Монахам, пожалуй, тяжела будет жизнь на островах, непривычны... »

Григорий Иванович к религии был безразличен, но тща­тельно это скрывал: сам аккуратно исполнял церковные обрядности и этого же требовал в своей семье. Здесь строю соблюдались посты, в дни поста все отстаивали обедни, часы и вечерни, говели. За стол садились с молитвой, с нею же вставали: «без бога ни до порога». Григорий Иванович в свои частые и долгие поездки не уезжал без молебна «о путешест­вующих» и по возвращении не начинал дела без «благодар­ственного». При встрече со священниками истово осенял себя крестным знамением и благоговейно, сложив руки горсточ­кой, подходил под благословение и лобызал руку... Так было на людях...

Но за глаза он презрительно называл тех же священников и монахов «долгогривыми» и, опрокидывая рюмочку и нани­зывая на вилку груздочков, любил пошутить: «Ее же и монаси приемлют». Религия нужна была ему на островах «для умягчения нравов» и для того, чтобы поражать вообра­жение дикарей торжественностью и благолепием богослу­жения...

Встречали монахов колокольным звоном, а кое-где около церквей и целым причтом, в лучших облачениях, с клиром. В архиерейской церкви служили молебен. Слушали епископское слово приветствия и ответное – архимандрита. Словом, было торжественно и пышно.

На следующий день Григория Ивановича посетил особен­но интересовавший иркутян «уполномоченный самой императ­рицы». Шли слухи: «Гвардейский офицер, у императрицы бывает каждый день... В правительствующем сенате засе­дает... По распоряжению царицы обучает законам самого Платона Александровича Зубова».

– Вот когда настоящая заручка в Санкт-Петербурге бу­дет у Шелихова, – волновались конкуренты.

– Холостой, – шептались в семьях, – а ведь Анна-то у Григория Ивановича на выданье... Неужто упустит случай породниться?

Оказалось, что сенатский чиновник – родной сын предсе­дателя Совестного суда Петра Гавриловича Резанова. При­ехал отца повидать. У него и поселился. А что состоял прокурором самого правительствующего сената, этого не отрицал и сам отец.

Заволновались свахи. Одна успела побывать, как вхожая в дом, у Натальи Алексеевны и с полчаса шушукалась с нею наедине. Проходя мимо Анны и прощаясь с нею, она как бы мимоходом спросила: