Георгий Чиж - К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ.

«В позолоченной клетке», – пронеслось в головах мно­гих, и пышность, и позолота этой клетки сразу потускнели...

Небольшие окна были заделаны железными решетками. В узеньком переулке с запертыми воротами, ведущими дальше, на сушу, были помещены две избушки-караульни с дежурными полицейскими офицерами, а далее – гаупт­вахта. Каждая караульня и гауптвахта охраняла отдельные ворота. Таким образом, для выхода со стороны суши требо­валось последовательно открыть замки трех ворот.

11 февраля было получено письмо от губернатора.

Губернатор писал, что высочайше повелено даймио – од­ному из семи государственных советников, а с ним шести высшим чиновникам империи отправиться в Нагасаки.

«Медленность в решении столь важного дела, – разъ­яснялось в письме, – произошла оттого, что оно требовало больших рассуждений, поэтому двор и не хотел решить оно­го без совета чинов государственных. А так как они находи­лись в разных провинциях и не в близком расстоянии от столицы, то и не могли скоро съехаться в Иеддо. Этот чрез­вычайный совет состоял слишком из двухсот князей и вель­мож, и хотя, впрочем, дело сие было давно решено императором, но государь хотел еще сделать честь своему дяде и другому родному брату своему, которых он почитает, чтобы спросить и у них мнение о деле. А как и те имеют пребыва­ние свое не близко от Иеддо, то отправленные к ним посоль­ства также продолжили время и не скоро с ответами от них могли возвратиться в столицу...»

«Значит, дело уже решено в благоприятном смысле», – подумал Резанов, и волна горячей крови наполнила грудь, бурно забилось сердце. Можно было уже спокойно ожидать этого японского государственного советника, титул которо­го произносился обер-толками и обер-баниосами не иначе, как благоговейным шепотом. Однако приезд даймио в кор­не испортил планы Резанова, мечтавшего о триумфальном въезде в Иеддо, о своем представлении императору, о бесе­дах с министрами и вельможами.

Официальное известие о приезде даймио привезли послу только на шестой день после того, как тот приехал, три примелькавшихся и хорошо расположенных к посольству обер-толка – Скизейма, Саксабуро и Татикуро.

– Было бы гораздо вежливее, – заметил недовольным тоном Резанов, – если бы даймио потрудился известить то­го, кто ждал его столько времени, в день своего приезда.

– По нашим обычаям, ваше превосходительство, – воз­разил Скизейма, – именно это было бы неучтиво, так как пришлось бы после извещения ждать эти же шесть дней, а они нужны были для подготовки. Теперь ожидать уже не придется, так как завтра к восьми часам утра будет подана яхта принца Физена с двумя обер-баниосами для встречи и сопровождения вашего превосходительства до места свида­ния. От пристани вас понесут в богатом норимоне.

Начались длительные переговоры о деталях церемонии приема.

Ультимативный характер условий заставил посла принять надменный вид и заявить в категорической же форме:

– При мне должен находиться сержант в каске и уборе с императорским штандартом на древке. – И, не желая слушать возражений, Резанов добавил: – Поелику вы сами сего решить не можете, доложите даймио: норимоны должны быть поданы всем кавалерам свиты.

– Это только потому для вас одного, – смеялись обер-толки, – что уж очень близко.

– Я должен быть в одной комнате с даймио и губерна­торами, и там пусть меня угощают, как им будет угодно.

– Как все у вас понятия различествуют с нашими! – воскликнули обер-толки. – В том-то и состоит большая вежливость и честь, ибо вы должны быть трактованы не от даймио и губернаторов, а от императора российского, особу которого здесь представляете.

– Но вам придется поклониться даймио в ноги, – не­решительно заявил обер-толк Скизейма.

Посол расхохотался.

– Я и самому богу кланяюсь не телом, а только душой. Оставьте это.

– Но это так легко! – сказали обер-толки, ложась на пол. – Посмотрите сами... Да вы хоть на колени встаньте и руками коснитесь пола!

Резанов продолжал смеяться.

– Все это пустяки! – бросил он с укоризной. – Я по­клонюсь, как надобно, а даймио пусть учтет, что я прибыл сюда вовсе не для того, чтобы учиться поклонам, а основать дело к пользе двух империй.

Вечером пришел ответ от даймио, который не согласился только с разборкой стены в комнате для угощений.

– А будет ли завтра говорено о торговле? – спросил Резанов обер-толков.

– Нет, об этом речь будет послезавтра.

На следующий день утром к дому посла поданы были две разукрашенные яхты. Вслед за ними в восемь часов утра прибыли два обер-баниоса с шестью переводчиками и большим числом баниосов среднего достоинства.

Посол в сопровождении своей свиты, сержанта со штан­дартом, обер-баниосов, обер-толков и других чиновников вступил на первую яхту, а затем перешел на вторую.

Тихо, как расслабленный, начал произносить слова при­ветствия губернатор Хида-Бунго-но-Хами-Сама, окончив его такими словами:

– Очень сожалеем, что наши японские обычаи навели на высокую персону посла в пребывание здесь великую скуку.

– Вы справедливо отметили, – заявил в своем ответе посол. – Эту великую скуку мне пришлось перенести пер­вый раз в жизни, но зато я счастлив, что могу, наконец, лицезреть лично тех, кому я так много обязан.

– Нам известны причины, вызвавшие прибытие россий­ского посольства в нашу страну, но сюда по поручению им­ператора прибыл из Иеддо даймио, дабы лично увидеть пос­ла и выслушать его объяснения.

– С превеликим удовольствием, – ответил посол и из­ложил причины, вызвавшие его приезд.

Когда он кончил, весьма тихо и невнятно, едва шевеля губами, изрек нечто сам даймио. Из его речи Резанов не понял ни одного слова. Обер-толки, как это ясно было за­метно, весьма смущенные, перевели:

– Император Японского государства удивляется благо­дарности, российским государем изъявленной, за торговлю, на которую позволения никогда дано не было. Притом мож­но ли вообще писать его кабуковскому величеству в то вре­мя, как Лаксману внушено и подтверждено было, чтобы никто никаких сношений с Японией не имел? И вот это са­мое первое условие нарушено, и нарушено только вследствие того, что император Японии слишком милостиво отнесся к Лаксману.

Резанов вспыхнул от негодования. Он испытывал та­кое ощущение, словно его ударили хлыстом по лицу. Но, стиснув зубы, он изобразил на нем нечто вроде улыбки и сказал:

– Мне удивительным кажется, что здесь усматривается оскорбление в том, в чем можно видеть только великую честь. Получение письма от великого государя российского европейские государи за счастие для себя почитают, и не­понятно, как может повеление кабуковского величества Лаксману переноситься на великую особу всероссийского го­сударя, который является таким же императором, как и Кубо-Сама, и, кто из них могущественнее, не здесь и не нам решать.