Игорь Латышев - Япония, японцы и японоведы

- Приезжаю я как-то в Москву,- говорил Гафуров не спеша, с паузами после каждой фразы,- и направляюсь в Кремль на прием к Сталину... Меня пропускают к его кабинету... Я стучу, открываю дверь и вхожу... Вижу Сталин сидит за письменным столом и что-то читает... Я останавливаюсь у двери, мнусь и жду, когда он поднимет голову и посмотрит на меня... А он не поднимает головы и продолжает читать... Я жду... Наконец Сталин прерывает чтение, смотрит в упор на меня и строго говорит: "Ты зачем приехал? Если денег просить, то поворачивай назад и уезжай". И снова погружается в чтение, а я стою... Потом, выждав минуту, говорю ему: "Иосиф Виссарионович, вы напрасно так думаете. Я денег просить не собираюсь - наоборот, я привез деньги в Москву на нужды центра". Тут Сталин вновь поднимает голову, смотрит на меня уже приветливо и говорит: "Ну, тогда это другой разговор: заходи, побеседуем..."

Отношения с Гафуровым складывались у меня непросто. По складу характера он был человеком мягким и незлобивым, но недоверчивым и своенравным. Обычно он внимательно относился к тем просьбам, с которыми я обращался к нему от имени парткома. Но, не отказывая на отрез в той или иной просьбе и даже соглашаясь с ней на словах, он затем имел обыкновение подолгу тянуть с реализацией своих обещаний. Неторопливость в решении любых проблем, будь то кадровые или научно-организационные вопросы, была одной из главных отличительных черт его директорской деятельности. Трудность в общении с Гафуровым состояла именно в отсутствии ясности и четкости в принимаемых им решениях, а также в его скрытом и упорном нежелании допускать партийную организацию к решению кадровых вопросов, касавшихся руководящих работников института, и прежде всего вопросов, связанных с их приемами на работу, повышением в должности и увольнениями. Здесь этот восточный человек хотел быть безраздельным хозяином и, в сущности, был таковым

Убедившись в том, что к решению кадровых вопросов Гафуров упорно не хотел никого допускать, я старался не обсуждать с ним эти вопросы, если он сам их не поднимал. Хотя иногда в связи с мнениями, высказывавшимися на заседаниях парткома большинством голосов его членов, мне приходилось заводить с ним разговоры по поводу поведения тех или иных лиц, что всякий раз вызывало у него настороженность и приводило временами к охлаждению наших отношений. В каждой попытке парткома обсуждать с дирекцией кадровые дела Гафурову - человеку очень мнительному - виделась какая-то интрига. Обычно я как мог старался рассеивать подобные подозрения и, уж во всяком случае, убедить Бабоджана Гафуровича в том, что к мнимой интриге я не причастен.

Разногласия возникали подчас и в среде членов парткома, в котором насчитывалось в те годы от 12 до 15 человек. Состав парткома, избиравшегося тайным голосованием участников общего партийного собрания, в какой-то мере отражал неоднозначные, разноречивые настроения членов институтской партийной организации.

Уже тогда, в середине 60-х годов, определенную часть сотрудников института, включая и членов КПСС, составляли люди, именуемые в наши дни либо "шестидесятниками", либо "диссидентами". Конкретнее говоря, это были люди, критически настроенные в душе к сложившемуся в нашей стране общественному и политическому строю, к официальной идеологии КПСС, к политике Хрущева, а затем и Брежнева, но обычно не решавшиеся заявлять об этом открыто и прямо из-за боязни навлечь на себя неприятности и со стороны властей, и со стороны академического руководства. Воздерживаясь от открытой критики советских порядков и политики Кремля, как и от восторгов по поводу американского образа жизни, чем занимались в ту пору завзятые "диссиденты" типа В. Буковского или И. Григоренко, такие научные работники института втайне сочувствовали этой группе откровенных противников коммунизма и советской власти. В большинстве своем они продолжали оставаться в составе партийной организации института и ограничивались лишь тем, что время от времени выпускали пары своего недовольства, затевая дискуссии по тем или иным теоретическим проблемам истории, философии или экономики стран Востока, в ходе которых как бы невзначай подвергали критике преобладавшие в работах советских востоковедов марксистские взгляды на затрагивавшиеся в дискуссиях вопросы. А иногда их затаенное недовольство нашей действительностью выливалось в ожесточенные нападки либо на дирекцию, либо на партком, либо вообще на систему организации труда научных работников нашего института и Академии наук. Естественно, упрекать их за подобные нападки на дирекцию мне как секретарю парткома не полагалось, т.к. они воспринимались в коллективе лишь как острая, нелицеприятная, но принципиальная критика, а по уставу партии к критике надлежало относиться с вниманием и уважением.

Примечательно, что лица, принадлежавшие к этой группе скрытых "диссидентов", не только оставались членами КПСС, но и проявляли повышенную активность в профсоюзных и партийных делах и потому зачастую оказывались избранными и в профсоюзный комитет и в партком. Правда, в парткоме они оказывались обычно в меньшинстве. Большую часть членов парткома составляли, как правило, сторонники ортодоксальных взглядов на нашу действительность, на политику Советского Союза и КПСС. И это было закономерно: люди конформистского склада - середнячки в отличие от бунтарски настроенных личностей охотнее тянули лямку повседневной, рутинной партийной работы, к тому же они не раздражали других своей амбициозностью и реже портили личные отношения с другими членами парторганизации, что и повышало их шансы на выборах в партком. Мне же при руководстве работой парткома приходилось считаться и с затаенными "диссидентами", и со слишком прямолинейными ортодоксами, хотя, естественно, из прагматических соображений я чаще опирался на конформистское большинство.

Сегодня, спустя тридцать лет, нет смысла писать конкретно, кто из членов парткома принадлежал в те годы к "диссидентам" и к "ортодоксам". Зачем ворошить прошлое? Но стоит подчеркнуть другое: членами парткома в те годы избирались многие уважаемые научные сотрудники института, ставшие в дальнейшем именитыми учеными-востоковедами. К их числу относились: Ю. Ганковский, Н. Симония, Ю. Ванин, В. Москаленко, А. Чичеров, В. Тюрин, Р. Корниенко и др.

Чаще всего на заседаниях парткома заслушивались отчеты первичных партийных организаций отделов (таких отделов в институте насчитывалось тогда более 20), в ходе которых рассматривались научно-производственные дела и отчитывались как заведующие отделами, так и секретари отдельческих парторганизаций - парторги. Обсуждались и другие рутинные вопросы. К примеру: "О работе лекторов института", "О работе профкома института", "О подготовке коммунистов института к очередной кампании по выборам в Верховный Совет СССР" и т.п.