Жюль Верн - Упрямец Керабан

— Он очень удивится, встретив вас здесь, в Константинополе, — заметил Бруно.

— Я думаю! — улыбнулся ван Миттен. — Мне так и хотелось — преподнести ему такой сюрприз. По крайней мере, в его компании мы окажемся в настоящей Турции. Да! Мой друг Керабан никогда не согласится надеть снова костюм Низама, синий сюртук и красную феску [39] Феска — головной убор в виде усеченного конуса (обычно красного цвета), с кисточкой. этих новых турок.

— Когда они снимают свою феску, — засмеялся Бруно, — то становятся похожими на откупоренные бутылки.

— Ах, этот милый и неизменный Керабан! — сказал ван Миттен. — Помню, как он выглядел, когда был у меня, на другом краю Европы: расширяющийся тюрбан [40] Тюрбан — феска, обмотанная легкой материей. Другое название — чалма. , желтый или коричневого цвета кафтан… В этом наряде я его увижу и здесь!

— Так одеваются торговцы финиками! — воскликнул Бруно.

— Да, но он мог бы продавать золотые финики и даже питаться исключительно ими. Вот так! Керабан занимался коммерцией, вполне подобающей для этой страны. Торговец табаком! Да и как не разбогатеть в городе, где все курят с утра до вечера и даже с вечера до утра?

— Как, курят? — удивился Бруно. — Но где это вы видите курящих, хозяин? Никто не курит, никто! А я-то ожидал, что всюду перед дверями будут группы турок с наргиле [41] Наргиле — восточный курительный прибор, состоит из металлической чашки, в которую кладется табак, сосуда, наполненного водой, длинного рукава (шланга) с мундштуком на конце; дым пропускается через воду и таким образом очищается. или с длинными вишневыми трубками в руках и с янтарными мундштуками во рту. Но нет! Ни одной сигары, ни хотя бы сигареты…

— Действительно, что-то непонятное, Бруно, — согласился ван Миттен, — в Роттердаме на улицах табачного дыма больше, чем в Константинополе!

— А вы уверены, хозяин, — спросил Бруно, — что мы не ошиблись дорогой? Это в самом деле столица Турции? Вдруг мы уехали в противоположную сторону, и это вовсе не Золотой Рог, а Темза со своими бесчисленными пароходами? Смотрите, вон та мечеть — не Святая София, а Святой Павел! Это Константинополь? Никоим образом! Это Лондон!

— Успокойся, Бруно, — похлопал слугу по плечу ван Миттен. — Мне кажется, что ты слишком нервничаешь для голландца. Будь спокойным, терпеливым, флегматичным, как твой хозяин, и не удивляйся ничему. Мы покинули Роттердам из-за… того, что ты знаешь…

— Да! Да! — поспешил согласиться Бруно.

— Мы добирались через Париж, Сен-Готард [42] Сен-Готард — перевал в горах Альпы, в Швейцарии. Высота 2108 м. Шоссе на высоте 1100 м. Туннель длиною около 15 км. , Италию, Бриндизи [43] Бриндизи — город и порт в Южной Италии, на берегу Адриатического моря. , Средиземное море, и нет оснований полагать, что транспортный пакетбот [44] Пакетбот — почтово-пассажирское морское судно. доставил нас после восьмидневной поездки на Лондонский мост, а не на мост Галаты.

— Однако… — попытался возразить слуга.

— Прошу, даже приказываю тебе не допускать таких шуток в присутствии моего друга Керабана. Обидится, чего доброго! Начнет спорить, заупрямится…

— Постараюсь, хозяин, — ответил Бруно. — Но раз уж нельзя здесь освежиться, то, я думаю, закурить трубку не возбраняется? Вы не возражаете?

— Нет, Бруно. Для меня, торговца табаком, нет ничего более приятного, чем вид человека с трубкой. Жаль, что природа дала нам только один рот. Правда, есть еще нос, чтобы нюхать табак…

— И зубы, чтобы его жевать, — дополнил Бруно. Разговаривая таким образом, он набил свою огромную трубку из раскрашенного фарфора, зажег и с видимым удовольствием сделал несколько затяжек.

В этот момент на площади появились уже знакомые нам приятели — турки, которые протестовали против ограничений рамадана. И тот из них, который не постеснялся закурить сигарету до заката, заметил Бруно, прогуливающегося с трубкой во рту.

— Ей-богу, — сказал он своему спутнику, — вот еще один из этих проклятых иностранцев, он осмеливается пренебречь запрещением Корана! Я этого не потерплю…

— Потуши, по крайней мере, свою сигарету, — заметил второй.

— Да.

И, отбросив сигарету, он направился прямо к достойному голландцу, никак не ожидавшему подобного вмешательства.

— С пушечным выстрелом, — процедил сквозь зубы турок и грубо вырвал у чужестранца трубку.

— Э, моя трубка! — запротестовал Бруно. Хозяин безуспешно пытался удержать его.

— С пушечным выстрелом, христианская собака!

— Сам ты — турецкая собака!

— Спокойно, Бруно, — урезонил его ван Миттен.

— Пусть он, по крайней мере, отдаст мою трубку! — кипятился Бруно.

— С пушечным выстрелом! — повторил турок в последний раз, и трубка исчезла в складках его кафтана.

— Пошли, Бруно, — сказал ван Миттен. — Никогда не нужно оскорблять обычаи страны, по которой путешествуешь.

— Воровские обычаи!

— Пошли, говорю я тебе. Мой друг Керабан не появится на этой площади раньше семи часов. Продолжим прогулку; придет время, и мы встретимся с ним.

И ван Миттен увлек за собой Бруно, вконец раздосадованного потерей трубки, которой он, как заядлый курильщик, очень дорожил.

А в это время турки говорили друг другу:

— Эти иностранцы думают, что им все можно.

— Даже курить до захода солнца!

— Дать тебе огня? — спросил один.

— Давай, — ответил другой и зажег сигарету.

В то время, как ван Миттен и Бруно шли по набережной Топ-Хане, некий турок появился со стороны моста Валиде-Султане, соединяющего Галату через Золотой Рог со Старым Стамбулом, быстро обогнул угол мечети Махмуда и остановился на площади.

Было шесть часов. В четвертый раз за день муэдзины [46] Муэдзин — глашатай, призывающий с вершины минарета верующих к молитве. (Примеч. перев.) поднялись на балконы минаретов. Их голоса медленно плыли над городом, призывая правоверных к молитве и посылая в пространство священную формулу: «Ля иляха илля-ллах ва Мухаммадум расулю-ллах!» («Нет никакого божества, кроме Аллаха, и Мухаммад — посланник Аллаха!»)

Турок оглядел редких прохожих, а затем стал нетерпеливо всматриваться в улицы, выходящие на площадь, стараясь увидеть, не идет ли тот, кого он ожидал.

— Этот Ярхуд не придет-таки, — бормотал турок. — Хотя и знает, что обязан быть здесь в условленный час.

Он прошелся еще несколько раз по площади, приблизился к северному углу казармы Топ-Хане, посмотрел в сторону мастерской по литью пушек, топнул ногой как человек, который не любит ждать, и вернулся к кофейне, в которой напрасно надеялись отдохнуть ван Миттен и его слуга. Затем незнакомец присел к одному из свободных столиков, ничего не прося у хозяина, так как хорошо знал, что еще не наступило время для подачи разнообразных напитков оттоманских винокурен.