Тенцинг Норгей - Тигр снегов

Однако «Пандичи» не ограничился этим. У меня было плохо с одеждой; он пригласил меня к себе до­мой, открыл гардероб и поделился своим. Он дал мне пиджаки, брюки, рубашки – все необходимое, а так как мы с ним одного роста, то все отлично подошло. Сверх того Неру подарил мне несколько вещиц, ко­торые принадлежали его отцу и которыми он очень дорожил. Анг Ламу получила красивую сумочку и плащ, причем «Пандичи» сказал с улыбкой, что в Лондоне часто бывает хмурая погода. Наконец он вручил мне портфель. Я подумал: «Теперь я больше не бедный шерпа, а бизнесмен или дипломат». Чуть не единственное из одежды, чем он со мной не по­делился, были белые конгрессистские шапочки – это имело бы политический смысл, а Неру был совершенно согласен, что мне следует держаться в стороне от по­литики.

В это же время возник вопрос о документах: не­смотря на все мои путешествия, у меня до сих пор не было паспорта. Зато теперь я получил сразу два, индийский и непальский, что как раз отвечало моим собственным желаниям. Спустя несколько дней мы вылетели на Запад. Других шерпов с нами не было, за исключением Лакпа Черинга, который по-прежнему был моим секретарем и советником. Остальные шерпы, участники восхождения, не попали ни в Калькутту, ни в Дели, а вернулись прямо в Дарджилинг из Катман­ду. Зато в самолете находилось большинство англий­ских членов экспедиции, а из женщин, кроме Анг Ла­му и моих дочерей, еще и миссис – вернее, уже леди – Хант. Она прилетела встретить своего мужа, когда мы были еще в Непале. Наш самолет, принадлежав­ший британской авиационной корпорации, совершил первую посадку в Карачи, где мы задержались около часа, приветствуемые огромной толпой. Далее мы ле­тели через Багдад, Каир, Рим. Наконец-то я видел страны за пределами Индии и Пакистана, о чем так давно мечтал!

В Риме нас встречали индийский и английский послы, там нам пришлось переночевать из-за непола­док с мотором. На следующее утро, когда мы снова сели в самолет, полковник Хант выглядел заметно озабоченным, и я очень скоро узнал, чем именно. Оказывается, газеты как раз напечатали первую часть моего рассказа для Юнайтед Пресс, в кото­рой шла, в частности, речь об известных недоразуме­ниях во время экспедиции между англичанами и шер­пами. Хант подошел ко мне тут же в самолете, и мы переговорили обо всем начистоту. Я сказал ему, как меня задело его заявление для печати, будто меня нельзя считать опытным альпинистом, а он, в свою очередь, рассказал о своих затруднениях. Майор Уайли еще раньше обсуждал со мной это дело. Он подчеркивал, как важно, чтобы случившиеся недо­разумения не послужили поводом для неприязни, и я согласился с ним. Теперь я повторил то же самое Ханту. Известные недоразумения имели место во вре­мя экспедиции и после. Отрицать это не было ника­кого смысла, и я просто рассказал корреспонденту все так, как оно мне представлялось, стараясь быть совершенно искренним. Но это вовсе не означало, что я затаил обиду или пытаюсь раздуть происшедшее, как это сделали другие в политических целях.

Мы говорили дружески и откровенно, и я думаю, что мы оба почувствовали себя лучше после этого разговора.

После Рима самолет совершил посадку в Цюри­хе. Мы задержались здесь очень недолго, но это было для меня чудесное время, потому что на аэродром встретить меня приехали многие старые швейцарские друзья. И самое главное, среди них был Ламбер. Он крепко обнял меня, воскликнув: «Са va bien!», а я рассказал ему про заключительный бросок, про то, как вспоминал его, когда стоял на вершине. За­тем мы вылетели дальше, в Лондон. Перед самой посадкой полковник Хант спросил, не буду ли я воз­ражать, если он выйдет из самолета первый, держа в руке ледоруб с английским флагом. Разумеется, я согласился. Так и сделали, и скоро мы уже стояли на аэродроме, окруженные большой толпой встре­чающих.

В Лондоне меня с семьей поселили в Индийском клубе; индийский посол мистер Кер отнесся к нам с исключительным вниманием. Сразу же по прибы­тии остальные члены экспедиции разъехались по всей Англии, повидать своих родных, так что я остался в городе чуть ли не один. Впрочем, мне, конечно, не приходилось ломать голову над тем, чем заняться. Большая часть времени уходила на то, чтобы встре­чаться с разными людьми и пожимать им руки, сверх того надо было давать интервью газетам, позировать фотографам, разъезжать по городу и присутствовать на всякого рода официальных собраниях. Англичане приняли меня исключительно тепло и заботливо. Они приветствовали меня, уроженца чужой, далекой стра­ны, ничуть не менее горячо, чем своих соотечествен­ников; я невольно сравнивал этот прием с тем, как встречали англичан непальцы.

Я побывал в стольких местах, что потерял им счет. Я говорил по радио, выступал по телевидению, не успев еще увидеть ни одного телевизионного приемника, да­вал одно интервью за другим. В конце концов у меня просто закружилась голова от бесконечных расспросов о том, что я чувствовал на вершине Эвереста.

– Послушайте, у меня есть предложение, – ска­зал я журналистам. – Следующий раз вы соверши­те восхождение на Эверест, а я буду репортером. Ко­гда вы спуститесь, я спрошу вас тысячу и один раз, как вы себя чувствовали на вершине, и тогда вы бу­дете знать не только, что я чувствовал на Эвересте, но и что чувствую сейчас.

Мы провели в Лондоне шестнадцать дней, кото­рые пролетели, словно сон. Единственной неприят­ностью было то, что Пем Пем заболела вскоре по приезде, и ей пришлось провести все время в боль­нице. Зато Анг Ламу и Нима ходили со мной по­всюду – по театрам, магазинам, достопримечатель­ным местам. Один раз мы попали в увеселительный парк и катались там на американских горах. Они мне очень понравились, напомнив о спуске с горы на лыжах. Но Анг Ламу до того перепугалась, что все время стучала кулаком по моей спине, а когда катанье кон­чилось, воскликнула:

– Ты что, убить меня хочешь?!

Как и положено женщине, она лучше всего чув­ствовала себя в магазинах, и скоро у нас набралось немало вещей, которые предстояло везти в Индию. К тому же люди постоянно делали нам подарки. Я высоко ценил их доброту, однако считал, что нам не следует брать слишком много.

– Почему? – удивлялись Анг Ламу и Нима.

– Потому что это нехорошо, – отвечал я.

И начиналась семейная ссора. Помню, как мы зашли однажды в фотомагазин и хозяин предложил нам в подарок аппараты по нашему выбору. Нима не­медленно отобрала себе дорогой «Роллейфлекс», но тут вмешался я:

– Нет, нет, так не годится. Возьми что-нибудь по­проще.

Впоследствии, уже в Дарджилинге, она сказала моему другу Митре:

– Папа поскупился, не захотел, чтобы у меня был хороший аппарат.

Тогда я возразил: