Chatwin Bruce - Брюс Чатвин - Тропы Песен (1987)

Этот бхаги был святым странником, который бродил от оазиса к оазису со своим беззубым стариком отцом. Вместо глаз у него были две затуманенные голубые миндалины. Он был слеп от рождения, и отцу приходилось всюду водить его.

Он знал наизусть весь Коран. Когда мы пришли, он сидел на земле, прислонившись к стене из сырцового кирпича, и с блаженной улыбкой распевал суры, а отец листал перед ним страницы Книги. Слова сыпались все быстрее и быстрее, пока наконец не превратились в непрерывно льющуюся дробь, наподобие барабанного соло. Его отец перелистывал страницы, а собравшаяся толпа принялась раскачиваться с «отрешенным» видом, словно оказавшись на грани транса.

Неожиданно бхаги умолк. Наступил миг абсолютной тишины. Следующий стих он начал произносить очень, очень медленно, тщательно выговаривая гортанные звуки, кидая слова, одно за другим, слушателям, которые жадно ловили их, будто послания «извне».

Отец склонил голову на плечо сына и испустил глубокий вздох.

Жизнь — это мост. Перейди ее, но не строй на ней дома.

Между Фирузабадом и Ширазом полным ходом идет переселение кашкаитов: на многие километры растянулись овцы и козы, издалека, с холмов, напоминающие муравьев. Кругом — ни травинки: лишь горы слегка зеленеют, но вдоль дороги — только цветущий белый ракитник да артемисия с серыми листьями. Скотина тощая и хилая — кожа да кости. То и дело какое-нибудь животное выбивается из ряда, как солдат, хлопающийся в обморок на параде, спотыкается и падает, и тут уже соревнуются в скорости стервятники и собаки.

Слюноточивые мастифы! Красноголовые стервятники! Но отчего у них красные головы — от природы или от крови? И то, и другое! Они и красные, и окровавленные. А когда глядишь туда, откуда они слетелись, то замечаешь, как в вышине спиралями кружат стаи других стервятников.

Мужчины у кашкаитов были худые, обветренные, с поджатыми губами; на головах у них были цилиндрические шапочки из белого сукна. Женщины были наряжены в лучшие одежды — яркие платья из ситца, купленные специально для весеннего путешествия. Некоторые ехали верхом на лошадях и ослах; другие — на верблюдах, вместе с поклажей — шатрами и шестами для шатров. Их тела мерно колыхались и покачивались в седлах. Глаза были устремлены на дорогу, расстилавшуюся впереди.

На черном коне ехала женщина в шафранно-зеленом платье. Позади нее, в куче тряпья, сложенного в седло, ребенок играл с осиротевшим ягненком; позвякивали медные кувшины, а рядом сидел привязанный веревкой петух.

Эта женщина кормила грудью младенца. Ее груди были украшены ожерельями из золотых монеток и амулетов. Как и большинство женщин кочевых народов, она носила свои богатства на себе. Каковы же должны быть первые впечатления от мира у младенца-кочевника? Покачивающийся сосок и золотой ливень.

Гуннов сжигает ненасытная жажда золота.

Ибо у них много было золотых серег, потому что они были измаильтяне.

Добрый конь — что родня.

Старик склонился над своей умирающей гнедой кобылой: в долгих переходах лошади первыми не выдерживают тягот. Он нашел ей пучок свежей травы. Он упрашивал ее поесть, пытался просунуть ей в зубы траву. Но было слишком поздно. Она лежала на боку, высунув язык, и в ее потускневших глазах уже видно было приближение смерти.

Старик закусил губу и скупо пролил по одной или по две слезинки на каждую щеку. Потом взвалил седло на плечо и, больше не оборачиваясь, вместе со мной пошел на дорогу.

Когда мы шли так вдоль дороги, нас подобрал один из ханов, ехавший на своем «лендровере».

Это был пожилой мужчина с прямой спиной, в монокле, имевший некоторое представление о Европе. Он владел домом и плодовыми садами в Ширазе; но каждую весну он объезжал своих родичей и помогал им.

Он отвез меня в шатер, где его собратья-ханы собирались для того, чтобы обсудить дальнейшие действия. Один из них оказался модным щеголем в стеганой желтой горнолыжной куртке. На его коже был явно горнолыжный загар. Я заподозрил, что он явился сюда прямо из Сент-Морица, а он с первого взгляда стал коситься на меня с недоверием.

Хан, к голосу которого все они прислушивались, был жилистым мужчиной с крючковатым носом и порослью седой щетины на подбородке. Он сидел на килиме и выслушивал доводы остальных, не поводя бровью. Затем он взял клочок бумаги и шариковой ручкой нарисовал на нем какие-то волнистые линии.

Они обозначали порядок, в котором родственные кланы должны перемещаться по следующему отрезку территории.

Та же сцена описана в Книге Бытия (13:9): бедуинский шейх Авраам выказывает обеспокоенность тем, что его пастухи начнут ссориться с пастухами Лота: «Не вся ли земля пред тобою? отделись же от меня. Если ты налево, то я направо; а если ты направо, то я налево».

Любое переселение кочевников должно быть организовано четко и гибко, как военный поход. Позади — иссохшая трава. Впереди проходы могут быть засыпаны снегом.

Большинство номадов называют себя «хозяевами» пути переселения (по-арабски Иль-Pax, «Путь»), но на самом деле они всего лишь заявляют о своих сезонных правах на выпас скота. Так время и пространство растворяются друг в друге: месяц и часть дороги делаются синонимами.

Однако передвижение кочевника — в отличие от охотника — не зависит от его собственных хотений. Скорее, это организованное сопровождение скота, в которой инстинктивное чувство сторон света давно приглушено одомашниванием. Это занятие требует навыков и сопряжено с риском. Подобно Иову, кочевник может разориться за один сезон: такая участь постигла номадов в Сахеле, или животноводческие компании в Вайоминге в «великую белую зиму» 1886–1887.

В неблагоприятную пору искушение кочевника отбиться ж сторону от выбранного пути непреодолимо; однако там его уже поджидает армия с автоматами.

— Армия, — говорил старый хан, мой друг, — пришла теперь на смену льву и волку.

Nomos по-гречески означает «пастбище», и «номадом» звался вождь, или глава рода, отвечавший за распределение пастбищ. Поэтому слово nomos также стало означать «закон», «справедливое распределение», «то, что установлено обычаем» — а тем самым и основу всего западного законодательства.

Глагол nemein — «пастись», «выпасать», «бродить», «распространяться» — уже у Гомера употребляется во втором значении: «раздавать», «делить» или «распределять» — особенно когда речь идет о земле, почестях, мясе или вине. Nemesis — это «раздача справедливости», а также «божественной справедливости». Nomisma означает «мелкую монетку» — отсюда «нумизматика».