Николай Максимов - Поиски счастья

Имена Пеляйме, Элетегина и многих других чукчей, упомянутые Иваном Лукьяновичем, несколько смягчили старика, который вначале и разговаривать с ним не хотел. Особенно расположило старого чукчу то, что таньг хоть и не видел, но слышал и хорошо отзывался о Тымкаре.

— Давно не видел. На острове, говоришь? — переспросил старик.

Понравилось Вакатхыргину и то, что таньг отлично знал язык чукчей. Уже одно это внушало к нему симпатию. Притом многое приходилось слышать и раньше о лекаре Ван-Лукьяне.

— Куда направился? — спросил Кочнева старик.

— Дальше не пойду. Весна. Заеду еще на остроз и — назад. Спешу в Славянск.

Иван Лукьянович рассказал Вакатхыргину, что в Славянске теперь совсем другая жизнь, другая, справедливая власть. Вакатхыргин слушал, но отношения своего ко всему этому не высказывал.

— На острове найди Тымкара. Скажи: скучает старик. Пусть приедет. Умру скоро, однако.

Иван Лукьянович оглядел его: рослый, широкоплечий, но видно, что старость берет свое. Спина горбится, слегка трясутся руки. В глазах видна усталость.

Поселок состоял всего из пяти яранг. Сейчас здесь были только женщины и малые дети. Все взрослые ушли охотиться на кита. Собственно, они уже убили его и теперь, подняв паруса, медленно буксировали огромную тушу к берегу. Об этом рассказал ему Вакатхыргин, глядя в море. Кочнев не видел там ничего. Подростки уже умчались в соседние поселения — оповестить о добыче кита. Пусть приходят к ним люди на разделку туши.

— Чем же вы убиваете китов? Ведь для такой громадины пушка нужна, — пошутил Кочнев.

Старик улыбнулся. Он сидел на высоком берегу у самого обрыва, наблюдая за морем. Иван Лукьянович присел на корточки против него. Кочнев еще не заходил в жилище, и его мешок и винчестер лежали тут же.

Старому китобою понравились открытый взгляд Ван-Лукьяна, его честные, пытливые глаза. «Нет, такой человек не может быть плохим», — подумал он.

Иван Лукьянович расспрашивал про китовую охоту.

— Сам я добыл, однако, семь китов, — наконец заговорил старый охотник.

— Под парусом охотились?

— Под парусом нельзя. Кит видит парус из-под воды. Целыми днями на веслах гоняемся, всю одежду снимаем: так жарко бывает.

Кочнев сел поудобнее.

— Идут! — отвлекся от рассказа старик, снова поглядев в море.

Действительно, теперь и Кочнев различил приближавшиеся один за другим четыре паруса.

— Хорошо. Много жира, много мяса будет, — улыбнулся Вакатхыргин.

— Значит, на веслах приходится?

— На веслах. Другие люди думают, что не смогут убить, боятся. Мы не боимся. Пусть кит ударит… Прямо иду на кита, хотя знаю: если ударит, то, как мне листок этот разорвать, — он сорвал узкий листок полыни, — так ему байдару разбить.

Вакатхыргин помолчал.

— Вот подплываем к киту… — старик вдруг оживился, глаза заблестели, как в молодости. Он стал жестикулировать, поднялся на ноги, приняв такую позу, как будто стоял в байдаре. — Так, так. Быстрее! — скомандовал он, и казалось, что он видит в воде кита, который вот-вот всплывет. Рука была занесена над головой.

Даже Кочнев почувствовал себя участником погони за китом.

Молча, левой рукой старик теперь регулировал действия гребцов. Но вот он весь напрягся и со страшной силой опустил занесенную над головой руку, как бы вонзая в гигантскую тушу дедовский гарпун и едва не свалившись за борт… Но тут же он резко попятился, опустился на землю и начал травить конец ремня…

— Скорей, скорей! — возбужденно кричал он.

Гребцы, судя по всему, должны были налечь на весла. Ивану Лукьяновичу казалось, что он видит, как кит вздрагивает и обрушивает на байдару поток студеной воды. Затем раненое животное погружается в море. Но поздно: длинный ремень от гарпуна в руках у Вакатхыргина, на ремне — воздушные пузыри.

Байдара несется вслед за морским чудовищем, старик продолжает травить конец и наконец выбрасывает его за борт совсем.

Кит тщетно старается освободиться от гарпуна. Постепенно он выбивается из сил, и тогда китобой ударом копья добивает его.

— Э-гей! — издает старик радостный крик, и Кочневу снова кажется, что он видит перед собой не только рассказчика, — но все, все, о чем только что с таким увлечением тот повествовал…

Уже в сумерках охотники действительно подбуксировали к берегу огромного финвала. Из соседних селений подходили байдары, спеша на праздник кита.

— Здесь Ван-Лукьян, — слышались всюду негромкие голоса.

— Мы знали, что ты идешь к нам, — говорили люди Кочневу.

— Мы ждали тебя, Ван-Лукьян.

— Откуда вы меня знаете? — искренне удивился Иван Лукьянович. Чукчи улыбались, говорили:

— Хорошие новости по тундре расходятся быстро.

— Кто же не знает тебя, Ван-Лукьян?

— Разве не ты победил шаманов в Уэноме и в бухте Строгой?

— Мы знаем, что ты наш друг.

— Ты — помощник Ленина, ты давно живешь с нами и приносишь нам только радость. Мы хотим, чтобы ты всегда остался с нами.

— Мы слышали, что ты собираешься избавить нас от Гырголя, прогнать американов и плохих таньгов.

— Все это правда, — ответил Кочнев. — Но мне трудно одному. Вы должны помочь мне. Все вместе мы сделаем жизнь лучше, как учит нас Ленин.

Пользуясь большим скоплением чукчей на празднике кита, Иван Лукьянович всю ночь беседовал с людьми. Говорил он о причинах вымирания северных народов, и о новой власти и жизни в России, о Славянске, о справедливой торговле, когда за двух-трех песцов каждый охотник сможет купить ружье, а патронов будет столько, сколько нужно для промысла, — и о многом, многом другом.

Шаманов здесь не оказалось, и чукчи без боязни слушали Кочнева.

Под утро приплыл за китовым мясом на своей байдаре Ройс.

— Он теперь вроде чукчи, — сказали про него Кочневу жители селения. — У него жена чукчанка и есть дети. Он остался жить с нами.

Иван Лукьянович попытался завязать с ним разговор, но Ройс не любил рассказывать о себе случайным знакомым, и беседы не получилось.

Около костра время от времени менялись люди. Одни, утомившись, отдыхали, другие, отдохнув, шли на разделку кита.

Взобравшись на тушу, зверобои большими ножами вырезали куски жира и зацепляли их крючьями. Берег покрывался пудовыми кусками бледно-розового китового жира. Пылали костры, гремели чайники и кружки. Всюду было шумно и людно, как на ярмарке.

Утомившись, люди подсаживались к костру, ели китовую кожу, костный мозг, наслоения на китовых усах — хрящевидную белую массу, пили чай.

Смысл праздника — в радости добычи, в разделке, лакомых кусочках. Здесь не было ни состязаний, ни танцев, ни борьбы, ни традиционных обрядов, ни новых нарядных одежд, ни песен.

Но все же это был праздник. У костров балагурили, смеялись, шутили.