Николай Максимов - Поиски счастья

Утром Тымкар подошел к яранге Пеляйме!

— Этти. Моя нарта готова.

— Что станем делать на таньговском празднике?

— Будем говорить, что нам нужно, чтобы лучше жить.

Из яранги Кочака опять донесся рокот бубна.

— Однако, Ван-Лукьян будет ждать. Многие чукчи приедут. Пеляйме, есть слухи, что в Уэлене — новый закон торговли, многие получили ружья!

— Никому нельзя верить, — задумчиво произносит Пеляйме. «Говорят все — и таньги, и Кочак, — только почему никто из них не сделает, чтобы чукчи жили лучше?»

— Ты медлишь, я вижу, — забеспокоился Тымкар.

— Дорога дальняя, — зачем-то заметил Пеляйме, хотя это и без слов было известно. И стал одеваться.

Мысли его двоились. «Вот так же когда-то Тымкар одевался, чтобы стать за руль «Морского волка»… Нет! Еще никогда не приходили к чукчам другие люди с добрыми побуждениями. Зачем поеду? Что стану говорить?» Вереница неясных мыслей проносилась в мозгу Пеляйме, но, размышляя, он тем не менее собирался, запрягал собак.

И вскоре две упряжки с лаем промчались по селению. Чукчи смотрели им вслед.

По накатанной дороге собаки бегут бодро, быстро семенят ногами.

«Бедные дрались с богатыми, — вспоминает слова таньга-губревкома Тымкар. — Скоро все люди станут счастливыми и свободными». Непонятно Тымкару, что значит быть свободным. Ему также хочется представить себе очень большое счастье, в которое он снова верит, как сам в себя.

Впереди виден развилок: направо — к разводьям, прямо — в Уэлен.

Пеляйме останавливает собак. Подкатывает Тымкар. У обоих белые от инея ресницы. Тымкар видит на нарте друга охотничью снасть, — сам он ничего этого не взял.

Пеляйме делает вид, что у него что-то неладно с упряжью. Тымкар ждет. Он начинает догадываться, что спутник его ненадежен: не напрасно же Пеляйме прихватил закидушку, гарпун, копье.

Собакам не терпится. Пеляйме старается не встречаться взглядом с приятелем. Тымкар поглядывает на солнце, оно совсем близко к горизонту.

Не поднимая головы, Пеляйме говорит:

— Дорога дальняя. Корма собакам мало.

— Какомэй! — слышится в ответ недоуменный вздох.

«Хитрые! — думает Пеляйме про уэномцев. — Поезжай, а сами теперь будут охотиться…»

— Ты поезжай, пожалуй, тихонько. Поохочусь я. Корма мало, дорога дальняя.

«Какомэй!..» Тымкар озадачен. Он знает, что друг его прихватил с собой две шкурки песцов — в надежде получить за них по новому закону винчестер. И вдруг…

Пеляйме заворачивает упряжку к разводьям.

Тымкар не без труда заставляет своих собак бежать прямо. «Поезжай, пожалуй, тихонько. Поохочусь я…» — повторяет он про себя слова, сказанные другом. Непонятен такой поступок!

Гладкий лед слегка припорошен снегом. Тихо. Слышно, как под лапами собак похрустывает мерзлый наст. Под полозьями — шорохи.

Солнце повисло над горизонтом, распухшее, холодное. Всюду бело. Морозно.

Пеляйме сидит у разводья, в руке — копье. В своей кухлянке из шкуры старого оленя и в косматой шапке он похож на большую бурую кочку.

Нерпа не появляется.

Собаки в отдалении привязаны к перевернутой нарте, дремлют, прислушиваются, уши шевелятся.

Начинаются сумерки. Пеляйме хмур. Сегодня все его поступки непонятны ему самому.

Сумерки сгущаются. Нерпы нет. Вода чернеет.

В голове Пеляйме неразбериха. «Никому нельзя верить. Поверил капитану, поднялся на шхуну, а он наручники и — в трюм, а байдару потопил. Поверил Тымкар чернобородому — погибли мать, отец, брат. Поверил Богоразу — едва не был задушен арканом. Пеляйме верил Кочаку, а он за его шкурки — вельбот! Теперь таньг-губревком…»

Пеляйме поднимается, идет к упряжке, переворачивает нарту на полозья. «Тымкар ждет, однако», — думает он.

— Га-га! — торопит он собак.

Темно. Показалась луна. На севере замерцало сияние.

Добежав до скалистого берега, упряжка повернула к дому. Пеляйме закричал, вскочил, остановил ее, угрожая тяжелым остолом. Собаки шарахнулись в стороны, перепутались в упряжке, сбились в кучу, худые, жалкие. Став около передовика, Пеляйме снова задумался. «Что может дать разговор бедняков из разных поселений? Нет, сколько ни говори — голод уже близко. А поедешь — только собак погубишь, на которых одна и надежда. А собак не будет — и нам конец…»

— Кхр-кхр! — скомандовал он, и упряжка кинулась к дому.

Нартовый след, ведущий к Уэлену, остался позади. И хотя это была именно та дорога к счастью, которую вот уже столько лет безуспешно искал его народ, Пеляйме даже не оглянулся на нее.

«Никому нельзя верить», — думал он.

— Этим можно верить, — вслух рассуждал сам с собой в это время Кочнев, просматривая список делегатов. — Вот они строители новой жизни!

Перед мысленным взором Ивана Лукьяновича вставали Тымкар, Элетегин, Кутыкай, Пеляйме и многие другие. «Плохо, что среди делегатов не будет женщин. Видно, не сумел я найти путей к их сердцу». Кочнев задумался. Вначале он попытался представить себе, как будет проходить съезд, потом перед ним стала возникать жизнь Чукотки через десять лет… Картины будущего сменялись одна другой, и везде Кочнев видел и себя участником и строителем этой новой жизни.

Перед заседанием ревкома, после утомительного и хлопотливого дня, Иван Лукьянович прилег отдохнуть. Но вот уже скоро надо было вставать, а задремать он так и не мог. Дина еще не перебралась сюда из бухты Строгой, и он в одиночестве рассуждал сам с собой: «Какая будет жизнь! Какие возможности! — Ему так не хватало сейчас собеседника. — Дина поймет меня. Ведь было бы преступлением перед партией, перед собственной совестью уехать отсюда теперь, когда столько дел, столько дел! Побережье, тундра… Уехать мне — тому, кто знает район, кого знают люди… Нет, нет! Съездим к старикам — ив следующую же навигацию назад! Повидаюсь с товарищами в столице, заряжусь — и за работу, за работу!.. Откроем на первых порах больницу, фельдшерские и ветеринарные пункты…» Стук в дверь прервал течение его мыслей. Было время идти на заседание ревкома.

Долго поджидал Тымкар друга, не торопил собак, но вот уже взошла луна, а Пеляйме все не было.

— Га! — крикнул он на упряжку, и нарта засвистела по твердому снегу.

На душе у Тымкара легко. Он вспоминает свой разговор на ярмарке с Ван-Лукьяном и Вакатхыргином. «В твоей голове верные думы, — сказал ему старик, — Рассказывай чукчам. Лиши их покоя. Пусть захотят жить, как в сказке. Тогда прогонят американов, убьют Гырголя».

— Да, да, — вслух рассуждает он, — так говорит и Ван-Лукьян. Так нужно, да! Уже выгнали мы Джона, не пускаем чернобородого. Будет у Тыкоса ружье. Все будет, да! Вакатхыргин и Ван-Лукьян — настоящие люди. А Кочака мы прогоним, как когда-то прогнал меня он. Пусть уходит. Лживый человек. Теперь все знают, что он обманщик.