Жан-Пьер Шаброль - Миллионы, миллионы японцев…

Только что расстался с Чангом. Он рассказал мне свою биографию… частично.

Закончив учиться во Франции, Чанг женился на француженке. Его отец был богатым человеком, но Чанг отвечал отказом на все письма, в которых тот умолял своего единственного сына возвратиться в Китай. Однажды вечером Чанг и его молодая жена возвращались в машине из гостей. Оба выпили лишнего и пели как безумные в «бугатти», покрышки которого шипели при каждом повороте. Чанг неловко повернул баранку, машина угодила в кювет и воспламенилась. Сам он сильно пострадал, а его жена, придавленная «бугатти», издавая страшные вопли, заживо сгорела прямо у него на глазах — он не мог ей ничем помочь.

Тогда он вернулся в Китай повидаться с отцом. Он хотел умереть, но умереть во Франции. Когда Чанг собрался уезжать, старик воспротивился. Он лишил сына всяких средств и сделал это так умело, что Чанг понял — Парижа ему больше не видать. Он завербовался на десять лет в китайский легион. Это было в 1937 году, Япония только начала войну. Пекин, Шанхай, Нанкин, Кантон, десять провинций попали в руки безжалостных войск императора. Чанг не сражался: он искал смерти.

Чем занимался он сейчас, было не очень ясно: он имел отношение к нескольким ресторанам Токио, Гонконга, Манилы, Сайгона и Сингапура, а также к ряду экспортно-импортных фирм, много путешествовал.

Он-то уж мог бы объяснить мне Японию. Но Японию надо не объяснять, ее нужно почувствовать. С этой целью он повел меня на соседнюю улочку и показал фасад закусочной с вывеской: «Свидание железнодорожников» — точная копия Вилльнев Сен-Жорж или Ларош-Мижен, только в этом квартале Токио нет вокзала. По фасаду идут трубчатые строительные леса.

— Двоюродный брат владельца этого кафе, — объяснил мне Чанг, — провел два месяца во Франции. Среди привезенных им фото оказался снимок этого фасада. К сожалению, когда он был сделан, фасад «Свидания железнодорожников» ремонтировался, отсюда строительные леса на соответствующей копии в Токио. Подойдем ближе…

— «Буквально»… Замечательное французское выражение, — мечтательно сказал Чанг, пока мы продолжали прогулку. — Как я люблю французский язык! «Буквально»… Вот именно! Японцы подчиняются букве закона. Они все воспринимают в буквальном смысле. После многих веков феодального и милитаристского режима Макартур продиктовал им конституцию, демократическую на американский манер. Японцы восприняли не дух, а букву. И конечно, конституция превратилась в свою противоположность. В буквальном смысле… Вот французское выражение, которое раскрывается полностью, когда его применяют к этому народу каллиграфов.

Четверг, 11 апреля, 13 часов

В кафе «Нью-Йоркер»

(Здесь тоже коридор со скамейками и труппой гёрлс-подавальщиц в красных бумажных трико.)

С автомата-проигрывателя льется мелодия «Время серенады». Стоит клиенту войти, и выводок из трех-четырех гёрлс в выцветших красных трико отделяется от группы и окружает входящего. Стоит двери приоткрыться, как гёрл в красном, которая стоит на часах, вскрикивает… В прейскуранте, вывешенном у входа, внизу приписано: «Наши барышни сочтут за удовольствие подсесть к вашему столику, если вы их угостите, хотя это вовсе не обязательно…» Я вошел, потому что мне хотелось пить и немного отдохнуть. Когда выводок проводил меня до столика, я изобразил на лице презрение и заказал только одну кружку пива. Время от времени какая-нибудь из девиц принималась вертеться вокруг меня. Презрительная мина не сходила с моего лица. Та, что посмелее, заглянула через мое плечо на зарисовки ее подруг с натуры, настолько «лестные» для них, что больше она не подходила.

Сегодня я заблудился, как никогда, из-за тумана, скрывшего Токийскую Эйфелеву башню. Я забрался на место, откуда в ясную погоду открывается широкий обзор. Это квартал американцев: посольство, дипломатическая миссия, жилые дома, различные службы… Улочки, спускающиеся отсюда, обстроены прехорошенькими домиками в японском стиле, похоже, новыми, при них садик и гараж с огромным «кадиллаком» последней марки. Перед каждым домом на двери вместо дощечки — щит, а на нем — крупно, чтобы читалось издали, даже сквозь пары виски, фамилия дипломата или офицера: Осборн, Хьюбербруккер…

(Одна малиновая гёрл снова предприняла атаку. Я притворился, что по-английски ни гугу и довел презрительную мину до совершенства… Они набрасываются на каждого нового клиента с твердой решимостью заставить его раскошелиться. Свет притушили. Завертелся шар с зеркальцами. Автомат выдал «Время танго» в нью-орлеанском стиле. Три малиновки, заключенные в ложе вокруг молодого чиновника, доказывают ему, что он парень хоть куда. Листья искусственной пальмы свисают между гирляндами искусственных роз, искусственных, как натянутая улыбка.)

После Шейлы, исполнившей «Ты моя судьба», лапка автомата, ко всеобщему удовольствию, опустилась на «Авиньонский мост». Входит какой-то тип: малиновая гёрл, отделившись от подружек, направляется к нему — это ее постоянный клиент; он явился за очередной порцией комплиментов. Такая жажда низкой лести толкает меня на размышления. Быть может, она сродни преклонению перед всем японским у тех туристов, которые нигде больше не бывали.

Говорят, что большинство японцев, посещающих «бары с хостессами», более или менее высокопоставленные чиновники. Они приходят услышать, что они красивы, умны, что у них необыкновенное имя, вечное перо, какого ни у кого больше нет, пленительный голос, тонкие чувства, поразительное остроумие, причем услышать, очевидно, в одних и тех же выражениях, часто из одних и тех же уст, иногда по нескольку раз в неделю…

Почему? По словам Темпа, после такого втирания помады они, не моргнув, платят по засаленному счету, если занимают достаточно высокий пост, например начальника отдела — бутё, подписывают накладную, которая в конце месяца будет погашена фирмой, где они служат, и уходят, изрядно накачавшись. Сам клиент молчит, так как пришел специально для того, чтобы ему курили фимиам. Я вспомнил Мату (кстати, он ведь тоже исчез), вздыхавшего: «Самоуничижение — истинная суть нашего характера…» Может быть, хостессы и стюардессы дают необходимую разрядку, без которой невозможно выдержать.