Жан-Пьер Шаброль - Миллионы, миллионы японцев…

Он колебался, спорил сам с собой:

— Нет… Да… Возможно… Нет!

Наконец, он неопределенно промямлил что-то о крестьянских домах, о танце гейш…

— Гейши, гейши! — восторженно закричала мадам Мото. — Завтра вечер с гейшами, очень хорошо!..

До чего я люблю ее, мадам Мото! Она меня просто умиляет. Иногда я едва удерживаюсь, чтобы не взять ее на руки и не покачать…

Расчувствовавшись, я сказал, что, на мой взгляд, Токио очень грустный город, самый грустный на свете, и это бы еще полбеды, не будь он населен мрачным я людьми. Я признался, что впервые чувствую себя за границей иностранцем, что это мое первое путешествие, когда дни проходят, а я еще ни с кем из местных жителей не подружился, что я не ощущаю никакой сердечности за этим парадом вежливости и церемонности, что эти улыбки — тысячами, миллионами — эти стереотипные улыбки леденят мне душу…

Монпарнасец понимал французский намного лучше, чем я думал. Он ответил, что это впечатления первой недели, что и он, приехав в Париж… Тут он умолк, его взгляд затуманился: должно быть, что-то с ним произошло после второй чашки кофе…

Затем он опять пустился в рассуждения, доказывая мне, что японцы — народ застенчивый.

Мадам Мото и монпарнасец, посовещавшись, решили попотчевать меня поездкой по Токио и показать все самое лучшее, самое дорогое, чтобы я наконец повеселился.

Раз деньги есть…

И вот с видом заговорщиков мы, плутовски кудахтая, зашагали по улочкам Гиндзы. Мои спутники топтались перед какими-то барами, клубами, спорили, и мы шли дальше. По дороге украдкой, так, чтобы никто, кроме меня, не заметил, мне делали знаки сводники.

— Очень плохо приходить сюда поздно, — сказала мадам Мото, — очень-очень плохо!..

Она сказала это не с целью разжечь мое любопытство, боже упаси!

— Это и в самом деле очень опасно, — подтвердил монпарнасец с притворной уверенностью отца семейства, дом которого охвачен пожаром. И тут ему пришла в голову мысль взять такси.

После обычной безумной гонки — из-за нее Токио занимает первое в мире место по преждевременным родам — такси швырнуло нас но входу в «Бурбон» — маленький бар перед отелем «Дайити» в трех минутах ходьбы от улочки, которую мы только что покинули. Я прохожу тут чуть ли не ежедневно, но это замечание я оставил при себе. Мои спутники проявили столько доброй воли, что я жалел о том, что уже сорвалось с моего языка.

Монпарнасец стал навытяжку у входа в «Бурбон» и, когда мы вошли, отдал честь. К сожалению, как раз в этот момент официанты выставляли двух пьяных, которые отчаянно цеплялись за стойку бара и за нас.

На тротуаре, покрытом трещинами, состоялось с драматическими модуляциями голоса новое японское совещание. Внезапно мадам Мото испустила крик радости. Она бурно объяснилась с монпарнасцем, который в свою очередь испустил крик радости. Еще одна идея! Еще одно такси!

После очередной тряски мы, как трехзначный номер, опять выскочили на тротуар, где мадам Мото и монпарнасец изобразили стражей с алебардами у входа в тронный зал. В глаза мне бросились сказочные неоновые спагетти: «Елисейские поля».

Мадам Мото и монпарнасец наслаждались моим удивлением, и мне не оставалось ничего другого, как бурно проявить необыкновенную радость.

Мы уселись в зале, где с каждой минутой становилось все меньше клиентов. Большей частью это была интеллигенция. Как распознать интеллигенцию, тем более японскую? Хотя бы по тому, что она поздно ложится спать, поздно для Токио. Она приемлет мою бороду, а может, это мне только кажется.

Мадам Мото и монпарнасец внимательно наблюдали за мной, так что я счел своим долгом выразить благодарность. Но как? Я придумал способ, имевший хотя бы то преимущество, что он доставил мне большее удовольствие, чем им. Я начал читать стихи. Монпарнасец пришел в восторг. Я тихонько декламировал целый час… Фруадево вынес это испытание хорошо, но мадам Мото обеими руками сжимала лоб, усиленно терла глаза. Двух толкований быть не может — развлекать меня по вечерам и вправду дело утомительное. Поэтому я подал сигнал к отходу ко сну. В такси, в лифте гостиницы, у себя в номере я продолжал читать стихи…

Суббота, 13 апреля, 3 часа дня

В поезде

Вот уже добрый час, как мы выехали из Токио, куда — сам не знаю.

Никто этому не поверит, когда я возвращусь, если только я когда-нибудь возвращусь. Я и сам не верю. Я все время колеблюсь между безразличием и отчаянием. Разумеется, мадам Мото, не жалея сил, объясняла мне, куда и зачем мы едем… Я ничего не понял (между прочим, пребывание в Японии нисколько не развивает мои умственные способности), но спросил, как называется деревня, куда мы направляемся. Она не знала. Тогда я поинтересовался, как называется ближайший от этой деревни город… Она не знала. Впрочем, я мог бы об этом и сам догадаться: на вокзале в Токио она расспрашивала всех попадавшихся на ее пути железнодорожников и бесчисленное множество пассажиров, которые тоже не знали и из вежливости даже расспрашивали других… Мы трижды садились не в тот поезд, но это, по-видимому, явление обычное, так как большинство пассажиров тоже ошибались. Наконец мы уселись в вагон первого класса, хотя билеты имели во второй. Мы уплатили разницу в стоимости билетов первому контролеру, штраф за то, что сели не на свои места, — второму, если только я правильно понял, потому что мадам Мото стыдливо обходила эти конфузы молчанием, принимая на себя вину, и она ложилась тяжким бременем на ее плечи и сильно утомляла, хотя надо быть и без того сильно утомленным, чтобы совершать такие ошибки.

Невероятно! Впрочем, говорили же мне перед отъездом, что Япония будет меня постоянно удивлять!

Стоит мне подумать об этой истории с фильмом, как мне, в сущности, становится уже совсем безразлично, куда я сегодня еду. Я к нему не ближе, чем до отъезда в Японию, моя уверенность в своих силах не стала больше. Увеличились лишь мои сомнения. Я часами ломаю себе голову, гадая, что может скрываться за этой злой шуткой, и при этом сочиняю сценарии… фильмов ужаса. Меня все больше интересует, в каком положении находятся в современной Японии нищие, бродяги, особенно глухонемые.

(Рассевшись и разместив вещи, пассажиры сбросили обувь. Перед каждым креслом стоит скамеечка для ног, напоминающая наши скамеечки для молитв. Затем пассажиры ослабили узел галстука, расстегнули рубашки и пояс. В жару мужчины, наверное, остаются в одних кальсонах. Парами проходят девушки с лотками — они продают прохладительные напитки, фрукты, мороженое, корзинки с полным рационом еды. В вагоне происходит настоящий пикник — выражение «закусывать», право, было бы неточным!)