Александр Романенко - ВьЮжная Америка

— Сделала.

— Тогда, действительно, почему бы не съездить?

Решено, мы едем. Но сначала надо захватить Валентину и Машу. Я лечу в отель, и через каких-то двадцать пять минут мы уже поднимаемся в контору адвоката на лифте. Но увы, Агни кто-то перехватил. Ей позвонили важные клиенты, и она вынуждена была срочно удалиться. Итальянец сокрушался по этому поводу так, будто из-за неожиданного отъезда Агни он потерял пол-миллиона чистоганом. Но вскоре позвали и его. Он вручил мне бумажку с подробным адресом квартиры и сказал, что, если я не против, он может договориться с хозяевами сейчас же на любое время, а мы поедем туда сами. Или завтра, как угодно.

— Сегодня, я хочу сегодня! — закапризничала Валентина, когда я перевел ей предложение итальянца.

— О’кей! Одну минуту.

Он позвонил, и все было улажено: сегодня, в шесть тридцать.

Все дороги Европы ведут в Рим, а все дороги Кито ведут в аэропорт. Если вам нужно в аэропорт, вы можете, спокойно закрыв глаза, продвигаться в любом направлении — в конце концов вы услышите вой турбин и мягкие, ласковые, но совершенно неразборчивые объявления о посадках и прибытиях. Аэропорт… Неровное, горбатое какое-то слово, но сколько в нем романтики! Впрочем, я все же был прав: самолет — вещь шумная и неспокойная. Ночные вылеты отменены, но не отменены ночные посадки. Чтобы жить в ста метрах от взлетной полосы, нужны нервы определенного качества (железные).

Началось же все с того, что мы сели в автобус, на лбу которого было начертано, кроме всего прочего, слово «аэропуэрто». Автобус бежал по Амазонас, по уже знакомым местам, и останавливался каждые двести метров, подбирая прохожих. Так мы ехали довольно долго, пока не притормозили напротив серой островерхой церкви. На остановке произошла небольшая заминка — слишком многие входили и слишком многие выходили.

Проезд стоил восемьсот сукров, но сукровые трубочки закончились, подсчет же монет всегда приводит к некоторому замешательству, потому что стосукровая монетка почти ничем не отличается от пятисотсукровой (позже на них увеличили цифры, что, впрочем, не слишком помогло). Мальчишка-кондуктор считал правильно и быстро, но пассажиры, получая сдачу, сомневались и пытались пересчитать, застряв одной ногой на ступеньке, а второй уже касаясь земли, то есть на лету.

Но вот автобус распрощался с жадными до монеток клиентами, тронулся и почти сразу же нырнул в туннель, вынырнул из него и покатил вдоль сетчатого ограждения аэропорта. За сеткой лоснился жирным брюхом и ругался на весь белый свет колумбийский «боинг», вероятно набитый туристами. По крайней мере, обилие красных и синих полос на бортах казалось несерьезным, чисто туристическим украшением. «Боинг» насупился, как алюминиевый бычок, и в подтверждение этой аналогии замычал изо всех ноздрей.

Что было дальше, мы не видели, мы только слышали и предполагали: забор кончился, и ему на смену выплыли всевозможные строения, склады, ангары, конторы грузовых авиакомпаний, танки с керосином и прочее. А еще спустя две минуты мы уже выгрузились из автобуса и оказались у тех самых дверей, через которые вошли в эту страну две недели назад.

Я пытался уточнить адрес у охранника, тщательно выговаривая название улицы, но он не понял. Тогда я показал ему бумажку. Несмотря на размашисто-красивый почерк итальянца, охранник прочел название моментально и произнес его с другим ударением, при этом как бы давая понять, что это была вовсе не его вина, что он меня не понял, а моя, потому что я неверно произношу, не туда ставлю ударение. Я представил себе московского охранника, у которого иностранец, вместо того чтобы спросить, где метро Кроп о ткинская, спросит, где метро Кропотк и нская. Неужели же наш не поймет? Ни за что не поверю. Из чего делаю вывод о тупости китийской охраны. Хотя, конечно, обобщать нехорошо, но все же.

Однако, куда ни ставь ударение, это дела не меняет. Мы приехали не в ту степь. Названная улица была, в общем-то, совсем не далеко, всего лишь с другой стороны взлетной полосы. А мы как раз где-то посредине этой полосы — две мили туда, три мили сюда. И между прочим, остается всего полчаса до назначенного времени. Разумеется, я во всем виноват (это сугубо личное мнение Валентины), и приходится хватать такси, которые норовят взять какой-то особый тариф, как бы за дополнительное обслуживание иностранцев. Ну, этот фокус я понял с пол-оборота. Мы просто перешли улицу и остановили обыкновенного таксиста, проезжавшего мимо. И никаких спецтарифов.

К счастью, так трудно разыскиваемая улица оказалась не так уж и близко от аэропортовского забора, метрах в пятистах, причем все эти метры плотно застроены высокими, двух- и трехэтажными, домами, так что шум от самолетов хотя и проникал сквозь них, но был уже на уровне скорее приятном, чем раздражающем, как шум стихающего ливня или вечерний морской прибой.

Мы остановились перед большим розовым домом в три этажа, с плоской крышей, на которой был выстроен как бы еще один Домик. Позвонили. Нам открыл маленький толстенький человечек, метис, но по виду более испанец, чем индеец. Увидев нас, человечек мгновенно стал счастливым. Неподдельное бурлящее счастье просто выплескивалось из него.

— Комо эста! Комо ле ба! Комо эста! Комо ле ба!

Он повторил эти приветствия пять или шесть раз со все более восторженной интонацией. А когда я произнес «грасияс», он прямо подпрыгнул от полноты чувств.

Мы прошли в дом. Там нас ожидали две женщины, обе неопределенного возраста, лет пятидесяти пяти. Одна из них — маленькая, серенькая, молчаливая — оказалась женой счастливого человечка. Другая — шумная, дерганая, непоседливая — двоюродной сестрой. Она тотчас же вскочила с диванчика, подкатилась к нам и, размахивая руками, закричала на катастрофически изломанном английском, что ее зовут Дора и что она живет в Америке, во Флориде, а теперь приехала в отпуск на восемь дней — всего на! восемь дней! — а билет туда и обратно стоит почти пятьсот (!) долларов (!), и получается, что каждый ее день в Кито обходится ей в сто (!) долларов (!) плюс прочие расходы! Рассказывая нам это, Дора кричит, непрерывно вертится и странно приседает, будто готовится к прыжку в длину, затем заливается долгим деланным смехом, приглашая и нас посмеяться над ее затратами.

Дора — единственная представительница рода Цебальесов (это фамилия хозяев дома, ударение на «а»), более-менее сносно говорящая по-английски. Она с удовольствием прибежала к двоюродному брату, чтобы поболтать с иностранцами и рассказать им свою удивительную историю о том, как она отправилась по найму во Флориду и вышла замуж не за гражданина, но за человека с грин-картой, и теперь они оба работают в каком-то огромном саду, и у них даже есть балкончик, с которого видно мачты судов. Моря не видно, но разве мачты — это мало? Дора счастлива. Она рассказывает, какой плохой воздух в Майами, как много машин, как много проституток, как много кокаина.