Александр Романенко - ВьЮжная Америка

— Страшно! Ночью! Все! Страшно! — Она пришлепывает себя ладонями по лицу. — Ограбят! Быстро! Мы запираем лестницу! И двери! А у соседей две клетки! Одна вправо! Другая влево! Живут в клетке!

Я не совсем понимаю, о каких клетках речь, но Дора уже забыла о них. Теперь она спешит поделиться с нами огромной радостью: у них уже в третий раз угнали машину! Дора уверена, что машину все равно найдут, возможно, уже нашли, пока она здесь, но обязательно порежут заднее сиденье. Находили всякий раз, но с порезанными сиденьями, и в этот раз не миновать мастерскую обивщика.

Наконец маленький счастливый человечек, который не понял ни единого слова из всей Дориной болтовни, начал терять терпение и всяческими вежливыми способами попробовал изменить течение разговора и направить его в русло квартирно-арендных дел. Я тоже не желал терять целый вечер и сам заговорил с Дорой о цели нашего визита. Я сказал, что хочу осмотреть квартиру и обсудить цену и другие условия. Дора немного обиделась и сказала, что, конечно, немцы — деловые люди, всегда спешат, но что в Эквадоре все не так, как в Германии, и прежде чем говорить о деле, нужно побеседовать с человеком, чтобы узнать его поближе. Я сказал, что не совсем уверен, как подобные вещи делаются в Германии, но у нас в России тоже любят поговорить. Я ожидал хотя бы маленького удивления. Но Доре было совершенно все равно, из России мы или из Германии. Как и хозяевам дома. Как и подавляющему большинству эквадорцев.

Вообще, эквадорцы традиционно делят весь мир на три части: Эквадор как главнейшая и уникальная часть Вселенной (в одном книжном магазине я едва удержался на ногах, увидев роскошный географический атлас местного издательства, — атлас назывался «Эквадор и остальная Вселенная»), вторая часть мира — это Южная Америка (исключая, пожалуй, Бразилию — чужая культура, чужой язык, непонятные люди) и третья часть — весь оставшийся мир. «Эстранхэро» означает «иностранец», но для эквадорца это почти равносильно понятию «пришелец».

Представьте: вам повстречался пришелец, причем вы уверены, что прилетел он с альфа Кассиопеи. Но вскоре выясняется, что он вовсе не с альфа, а с бета Кассиопеи. «Какая разница, все равно!» — восклицаете вы. Действительно, какая разница, пришелец — он и есть пришелец. И вам нет дела, что на альфе вечная война и перевороты, а на бете — тишь и райская благодать. Вам все едино. То же самое и здесь — Германия и Россия, обе где-то фантастически далеко, в сознании эквадорца они сливаются в одно туманное пятно без деталей и подробностей. Но может быть, это и хорошо, может быть, так и надо воспринимать другие нации и чужие страны?

Чтобы попасть в «нашу» квартиру, всем потребовалось снова выйти на улицу и уже там войти в другую калитку. За калиткой открылся длинный крытый ход на лестницу — квартира была на третьем этаже.

Как только нам отперли дверь и мы любопытствующей гурьбой ввалились внутрь, Валентина воскликнула:

— Княжеские хоромы! Будем жить как богачи!

И было чему удивляться. В Москве мы за три сотни долларов в месяц снимали однокомнатную квартирку на гулкой окраине, далеко от метро, но близко к дымам теплоцентрали. Здесь же за те же самые деньги нам предложили весь этаж шикарного дома, около ста квадратных метров — две спальни, необъятный зал, столовая со скатертями, салфетками и огромным стеклянным столом, две ванные комнаты вместе с полотенцами, два туалета, кухня, балкон, коридор и маленький кабинет. И везде — мягкая и плетеная мебель, на кухне — разнообразные принадлежности, на стенах — картины, в нишах — статуэтки, на окнах — волнообразные занавеси, всюду коврики и паласы, и так далее. И все новое. Трудно быть недовольным при виде такого изобилия жилищного пространства. Трудно удержаться от восторгов. Но это нас и погубило. Если до Валентининых восклицаний хозяева еще как-то предполагали уступить долларов хотя бы тридцать, то теперь они явно подумывали о том, что продешевили. О торге с хозяевами не могло быть и речи. Правда, мы и не собирались торговаться, триста нас устраивало без обсуждений.

Нам показали все, даже то, как правильно зажигать газовую плиту, и как включать электрический котел, и как шумит воздушный фильтр на кухне, и как открываются окна, и многое другое. Я подумал, что нам просто запудривают мозги, чтобы мы не смогли разглядеть какую-нибудь пакость, и поэтому придирчиво рассматривал все, что только попадалось под руку. Но единственный непорядок, который мне удалось обнаружить, — это большой сохнущий фикус, который не поливали, вероятно, со времен бывших постояльцев.

«Фикус мы оживим запросто, будем поливать спитым чаем», — подумал я и выглянул в окно.

Внизу был чей-то двор с одноэтажным домом, явно недостроенным до двухэтажного, но тем не менее очень плотно заселенным: из домика выскочили две девчонки лет семи, за ними — малыш-карапуз. Дети были смуглые, чернявые, как цыганята.

— Ну что, нравится? — тихо спросил я подошедшую Валентину.

— Конечно! У нас в спальне будет своя ванная, дверь не из коридора, а изнутри, понимаешь? А у Маши нужно сначала выйти в коридор, но это ничего. Зато из ее окна вид на город, а у нас — только на улицу и гору. Ты спроси, есть у них телевизор? Почему нет телевизора?

Я спросил. Говорят, телевизор, конечно, был, но что-то с ним случилось, отдали в ремонт, а потом там же, в мастерской, и продали на запчасти, очень дешево продали, а ремонт стоил бы половину хорошего нового телевизора.

— Ладно, — успокаиваю я Валентину. — Телевизор купим сами. Предоплату с нас не требуют, значит, истратим эти триста долларов на телевизор.

Через десять минут мы снова сидели внизу у хозяев. По-прежнему счастливый человечек печатал на крошечной машинке договор об аренде, а Дора наконец-то получила возможность дорассказать все, что лежало на ее неспокойной душе.

Вдруг Маша перебила причитания Доры по поводу дороговизны майамского транспорта и спросила, можно ли будет завести котенка.

— Э китти? Ши аскс иф ту хэв э китти?

Маша кивнула. Дора обратилась к брату. Маленький человечек оторвался от изнурительной процедуры печатания важной бумажки и сказал что-то, из чего я понял только слово «пэррос», то есть «собаки».

— Котенок — это можно, — обрадованно объяснила нам Дора. — Собак не хочет, а котенок — это хорошо. Ты так любишь котят? — Она повернулась к Маше.

— Я хочу иметь что-нибудь живое, — сказала Маша по-английски почти совсем правильно.

— О, моя милая девочка, она любит животных! — Дора расплылась от удовольствия.

И тут же, без всякого перехода, стала рассказывать о том, как ее друг, который был до мужа, но тоже не гражданин, работая на почте шофером маленького грузовичка, нечаянно переехал то ли змею, то ли ужа, то ли какую-то другую, и его оштрафовали на двадцать пять долларов, а он и без того был всем должен, и вскоре его уволили, но только не за змею, а по подозрению в краже посылок, хотя он никогда не брал даже чужой спички, не то что посылки, и после этого он долго еще уверял всех знакомых, что убил не просто змею, а ведьму, и не будет ему счастья три года, но три года давно уже прошли, а он так и мыкается без постоянной работы и дважды едва-едва откручивался от депортации.