Свен Андерс Хедин - В сердце Азии. Памир — Тибет — Восточный Туркестан. Путешествие в 1893–1897 годах

В ямен вели трое высоких, пестро расписанных и покрытых лепными украшениями ворот живописной архитектуры. На дворе собралась толпа туземцев, явившихся искать китайского правосудия. Тут были и сельские жители, жаловавшиеся на то, что их обделили водой из оросительных каналов, и слуги, жаловавшиеся на хозяев, которые не заплатили им жалованья, и пойманные воры, ожидавшие суда и расправы.

Амбань Пан-дарин был пожилой человек, высокого роста, дородный, с седой козлиной бородкой. Принял он меня с любезной улыбкой и милостиво. Поинтересовался моими планами. Вечером он прислал мне в дар маиса и пшеницы, а от меня, явившись ко мне на следующий день с визитом, получил револьвер.

Обозревая город, я осмотрел между прочим главные медресе и мечети. Самое большое из первых — Кок-медресе (Голубое медресе), «пиштак», или сводчатый фасад, которого, выложенный голубыми и зелеными изразцами, не может, однако, сравниться даже с самыми простыми образцами этого рода архитектуры в Бухаре. На дворе медресе находятся мазары разных святых.

В северо-восточной части Яркенда возвышается холм Науруз-дун (Новогодний холм), с которого открывается вид на весь город. Лежит холм у самой городской стены; стена эта, зубчатая, тонкая, хрупкая, из высушенной на солнце глины, извивается по старым береговым террасам и окружает город. На вершине холма возведен минарет — собственно, помост на высоких деревянных столбах; с высоты его раньше, чем откуда-либо из города, бывает видно новолуние, разрешающее правоверных от Рамазана (поста).

Внутри обнесенного стеной круга, внизу под нами, раскинулась настоящая мозаика из четырехугольных крыш; узкие извилистые линии переулков едва заметны, зато резко выделяются базары, сады и одинокие ивы. По ту сторону стены взор теряется в лабиринте полей, оврагов и каналов, а подальше, на северо-востоке, видна Яркенд-дарья, змеей убегающая в пустыню, стремясь к своей далекой цели Лоб-нору.

Хотя город находится вблизи самой большой реки Центральной Азии, яркендцы пьют не воду, а настоящий яд. Выведенная из реки каналами в город и скопляющаяся здесь в прудах и бассейнах речная вода застаивается и заражается всевозможными миазмами, так что все эти бассейны и пруды истинные очаги всякой заразы, кишащие бактериями. В этих бассейнах купаются, моют грязное белье и посуду, купают собак и скот, в них же валят всякие отбросы, из них же и берут воду для кушаний и для питья.

Следствием такого неряшества и беспечности является обычная в Яркенде болезнь, «бугак» — зоб, или опухоль кадыка. Опухоль эта бывает величиной с кулак, а иногда и с целую голову и придает своему обладателю уродливый, отталкивающий вид.

Можно с уверенностью сказать, что около 75 процентов коренных жителей города страдают в большей или меньшей степени этой болезнью, которая в большинстве случаев и сопровождает своих обладателей в могилу. Встречая в другом каком-нибудь городе человека с таким зобом, можно почти быть уверенным в том, что он яркендец, равно как можно принять за правило, что попадающиеся на базарах Яркенда люди с нормальными шеями — приезжие из Кашгара, Хотана или из какого-либо другого города.

Яркендцы ничем не лечатся от этой болезни, которая, впрочем, иногда, вероятно от перемены места, проходит сама собой. Индусы, говорят, знают от нее средство, но, как и андижанцы, не страдают ею, так как употребляют лишь колодезную воду.

О происхождении болезни сложилась легенда, гласящая, что, когда Салих-пейгамбер проезжал через Яркенд, какие-то воры украли его верблюда, перерезали ему горло и бросили его труп на берегу Яркенд-дарьи. Святой человек и проклял всю местность, наслав на жителей на вечные времена «бугак». Труп верблюда отравил воду в реке и посеял в нее семена заразы.

В городе проживают до 40 андижанских купцов, которые ввозят сюда материи, шапки, халаты, сахар, спички и проч., и вывозят отсюда шерсть, войлока и проч. Барыши они получают хорошие и выстроили себе 26 лет тому назад прекрасный караван-сарай. Яркендцы не любят их так же, как и китайцев. На улицах их сейчас же узнаешь по их сравнительно опрятным одеждам и наружности. Жилища их отличаются чисто убранными комнатами и опрятными дворами. Афганские и индусские купцы имеют свои караван-сараи.

Город делится на 24 больших «махалля», или квартала; каждый находится под управлением своего юз-баши, в помощь которым приставлены по два или более он-баши. Кроме того, порядок в Яркенде и в окрестностях поддерживается немалым числом беков.

23 декабря мы переправились на пароме через Яркенд-дарью. Следуя по густо населенным, плодородным трактам, через целый ряд селений, которые я все и занес на карту, достигли мы в сочельник города Каргалыка (Вороний город), где ничто не напоминало о значении дня — не было ни снега, ни елок; одно радушие жителей придало дню праздничный оттенок. Мы остановились у купца из Коканда, который предложил нам вечером обильный «дастархан» из груш, апельсинов, изюму, миндалю и разных сладостей. В общем, вышло что-то похожее на рождественский стол, хотя самого стола-то и не было — подносы ставились прямо на пол. Попозже явились приветствовать меня десять городских беков в китайских парадных одеяниях, с косами, а под конец и сам амбань Ли-дарин изволил прислать мне «гостинцев на елку»: рису, баранины, пшеничной и маисовой муки, топлива и корму для лошадей.

Как только гости ушли и я покончил со своими заметками, я тотчас же улегся спать, чтобы скорее забыться сном и уйти от тоски, которая в этот день сильнее, чем когда-либо, глодала сердце одинокого путника.

Если яркендский амбань был олицетворением любезности, то каргалыкский положительно превзошел всякие ожидания своей любезностью. Я не успел еще собраться к нему, как он уже явился ко мне с визитом сам, рано утром, в первый день Рождества; я еще был в постели. Когда же я явился отдать ему визит, меня приветствовали во дворе ямена троекратным залпом из пушки; я чуть не полетел кувырком с лошади, которая не привыкла к таким приветствиям.

Амбань был славный, чистенький человечек, лет 50, с небольшими седыми холеными усами и большими круглыми стеклянными глазами. По окончании обеда, на который я был приглашен, я нарисовал портрет хозяина, и вдруг, к моему немалому изумлению, к нам вышла его молодая желтая супруга, балансируя на своих крохотных, едва в пять сантиметров длиной, ножках, и попросила меня нарисовать и ее портрет, который она хотела послать родителям своим в Пекин. Разумеется, я поспешил исполнить столь лестную просьбу.