Дэниел Джонс - Плантагенеты. Короли и королевы, создавшие Англию

Это была одна из первых величайших морских побед в английской истории. Англичане и их фламандские союзники радовались и праздновали победу, не веря сами себе. Почти весь французский флот был уничтожен или захвачен, что в мгновение ока обезопасило передвижение английских торговых кораблей по Ла-Маншу и лишило Филиппа шанса изолировать Англию от континента. Потери только с французской стороны были шокирующе велики. Хронист Томас Бертон писал, что «еще три дня после битвы казалось, что крови в Звине было больше, чем воды. И столько было мертвых и утонувших французов и нормандцев, что в насмешку говорили: если бы Господь дал рыбам дар речи после того, как они полакомились таким количеством мертвецов, то они смогли бы бегло разговаривать по-французски».

Столетия спустя при Елизавете и короле Иакове флот, сражавшийся при Слёйсе будет восприниматься как исторический предвестник Непобедимой армады. Драматург XVI века, автор пьесы «Эдуард III» (соавтором которой считается Шекспир, но следующий отрывок ему не приписывается), так будет представлять себе итоги сражения:

Этими словами битва при Слёйсе была впоследствии увековечена в истории английских морских сражений. Но в 1340 году это была всего лишь одна победа посреди неутихающего ропота.

За три года боевых действий война Эдуарда с Францией легла на английское правительство и систему финансов бременем более тяжким, чем любое другое военное предприятие со времен Третьего крестового похода. Слёйс был великой победой, без сомнения. Но досталась она недешево.

Эдуард затеял самую крупномасштабную войну из возможных – не по средствам даже королю Плантагенетов, который, что неудивительно, влез в итоге в огромные долги. Хроники Ланеркоста оценивали выплаты Эдуарда его фламандским и германским союзникам в 1337–1340 годах в «одну тысячу марок в день, согласно другим источникам – две тысячи». Это конечно, преувеличение, но не такое уж большое.

Уже к 1340 году, когда Эдуард стоял на борту когга «Томас» и смотрел, как горят французские корабли, он вложил в эту войну 400 000 фунтов, большую часть которых занял у итальянских банкиров, в основном у Барди и Перуцци во Флоренции, хотя у него были открыты крупные счета и у Портинари из Флоренции, и у Бусдрахи из Лукки, а также у банкиров и торговцев Ганзейского союза и Нидерландов. В Англии купец с севера страны Уильям де ла Поль организовал королю еще более крупный заем у торговых синдикатов Лондона и Йорка, ссудивших короне сотни тысяч фунтов. Хотя ростовщичество было по-прежнему под запретом, банки и торговцы-христиане задействовали разнообразные бухгалтерские хитрости, чтобы скрыть тот факт, что ссудный процент достигал 40 %. В качестве финансового обеспечения займов выступали королевские венцы и драгоценности, а также груды золотой и серебряной утвари, насильственно изъятой в английских монастырях. Огромные долги, которые Эдуард набрал по всей Европе, уже начинали доставлять ему проблемы. Ровно через месяц после уничтожения французского флота кредиторы арестовали в Брюсселе графов Нортгемптона, Уорика и Дерби. Их удерживали в качестве гарантии оплаты просроченных долгов, и их освобождение стоило Эдуарду больших усилий.

Англия отдувалась за новую войну Эдуарда. Ее последствия ощущали все слои населения. Налоги взимались часто и помногу – 1/10 и 1/15 доли имущества взыскивались со страны в 1337, 1338 и 1339 годах, а в 1340 году последовал общий налог в 1/9. Король без зазрения совести прибегал к ненавистной практике реквизиций. Правительство делало попытки повлиять на рынок шерсти, продавая крупным купцам монопольные права на торговлю, но этот прожект провалился.

Народные песни протеста отражали негодование бедноты, пытавшейся выдержать требования правительства, обиравшего их так, как ни одно прежнее. Баллада, известная сегодня как «Песня против королевских налогов», сетует, что «такой оброк никак не должен длиться долго; что можно взять из пустого мешка, кто может потрогать то, чего нет? Людей довели до крайности; им нечего больше отдать; был бы у них предводитель, они подняли бы восстание. Лишения часто затуманивают разум».

Крестьянин, родившийся в 1300 году, должен был быть очень везучим, чтобы отметить свой 40-й день рождения в год победы при Слёйсе. А если бы это ему удалось, на его долю выпали бы постоянные войны на двух фронтах, семь лет Великого голода, за которым последовал период сокращения заработков и ужесточения налогов, обременительных и непрерывных. Такая жизнь, по контрасту со слухами, что Эдуард III использовал свои дорогостоящие кампании во Фландрии как повод устраивать роскошные и расточительные турниры, не способствовала спокойному существованию. В ближайшие 40 лет Англии не грозили неистовые крестьянские бунты, но в 1340 году хроническая нужда Эдуарда в деньгах опять погрузила страну в политический кризис, подобные которому одолевали его деда в 1297 году и омрачили чуть ли не все царствование его отца.

Бурное море швыряло корабль короля три дня, прежде чем он, покинув берега Фландрии, добрался до устья Темзы. Заканчивался ноябрь 1340 года, и с приближением зимы пересекать Ла-Манш становилось все опаснее. Но, безрассудный и злой как черт, Эдуард горел желанием задать трепку королевским министрам – а заодно и Англии – со всей своей неукротимой энергией. Война с Францией застопорилась: королю не хватало денег, триумфов и союзников. И Эдуард убедил себя, что во всем виновата оставленная им в Вестминстере регентская администрация во главе с Джоном Стратфордом, архиепископом Кентерберийским.

Король не только уверовал, что ему намеренно не выделяют средств, необходимых для ведения войны; стрессовая ситуация давила на него, и Эдуард начал думать, что враги хотят его гибели. «Я верю, что архиепископ, лишив меня денег, желал, чтобы я был предан и убит», – писал он позже папе римскому. Король решил вернуться из Фландрии в Англию и лично наказать виновных.

В церквях давно уже затих вечерний звон, когда корабль достиг Лондона. Вечером 30 ноября 1340 года серые воды устья Темзы были так неспокойны, писал автор летописи, известной как Scalachronica, что Эдуард сам «подвергался опасности утонуть». Около полуночи капитан причалил к пристани у Тауэра. Промокшие мрачные пассажиры сошли на берег при мерцающем свете факела. Мокрые, замерзшие и уставшие, они смотрели на Тауэр, который, казалось, погрузился в сон. Не было слышно ни звука; на крепостных стенах не было заметно никакого движения. Возвращения короля явно не ожидали. Однако с наступлением темноты крепость в любом случае должна была находиться под бдительной охраной – а их никто не встретил.