Рафаэль Жерусальми - Братство охотников за книгами

Однако Фуста одолевали сомнения. Тема, которую он собирался затронуть в разговоре, вряд ли могла заинтересовать суверена, со всех сторон осаждаемого придворными. Карл Смелый (граф де Шароле), стоящий отныне во главе внушительной коалиции герцогов и баронов, только что открыто объявил войну короне. Бретонцы, бургундцы и прочие дворянчики, ревниво оберегающие свои прерогативы, похоже, смирили монархические амбиции и сочли, что наилучшим решением проблемы станет возведение на престол восемнадцатилетнего юноши, герцога Беррийского — брата короля. Чтобы обуздать мятеж, Людовик XI решил призвать самых верных своих союзников — итальянцев. Поскольку в битву вступили Сфорца и Медичи, Фуст плохо понимал, как будут действовать охотники за книгами. Если Людовика XI свергнут с престола, тайное соглашение между Францией и братством потеряет всякий смысл. А поражение Парижа было бы куда серьезнее, чем просто политическое фиаско. Нельзя допустить, чтобы темные силы, столько веков угрожающие христианскому миру, получили отсрочку. Пора нанести смертельный удар этим демонам прошлого, которые не желают умирать. Возможная победа молодого короля над лигой сеньоров будет окончательной, если тем же ударом окажется повержено рыцарство. Причем одних лишь военных действий недостаточно. Если рыцари погибнут от меча, их смерть будет славной, а храбрость войдет в легенду. Только солдат иного легиона может лишить их воинской славы. Он выроет им могилу, сочиняя песни. Он похоронит их раз и навсегда, пронзив своим пером. И именно с помощью Вийона Людовик XI рассчитывает нанести этот смертельный удар.

Фуст неподвижно сидел на скамье, ожидая, когда его позовут. Король еще не объявил, какие собирается принять меры. Он не отдал никакого приказа, только любезно поблагодарил собеседников и шепотом произнес наставления адъютанту. Постепенно придворные и военные разошлись. В зале заседаний становилось все темнее и холоднее. На месте остался только епископ Парижа. Когда все вышли, Гийом Шартье завязал неслышный разговор с сувереном. Его величество, который до сих пор казался бесстрастен и невозмутим, наклонился, чтобы лучше слышать, несколько раз он перебивал епископа, даже грустно улыбался, и его улыбка напомнила Фусту улыбку Франсуа.

Когда книгопечатника пригласили наконец присоединиться к разговору, он с трудом поднялся, опираясь на палку, и приблизился к трону. Он склонился перед королем, довольно неуклюже попытавшись изобразить реверанс, и передал ему заверения в искреннем почтении из Иерусалима. Это привело Людовика в некоторое замешательство, он вдруг вспомнил, не без смущения, что ведет переговоры с евреями. Должен ли он рассматривать это выражение почтительности как обычную учтивость, неизменную часть протокола, или же это проявление высокомерия, и тогда следует оскорбиться? С каких пор эти нечестивцы без земли и родины имеют послов? Да, он совершенно не доверяет своим придворным, даже собственному брату. Но евреи? Они помогут ему ослабить власть папы, а затем, вероятно, попытаются поколебать и его собственную. Хотя хозяева Фуста были рекомендованы Медичи, Людовик XI подозревал, что они метят куда дальше Флоренции или Парижа. В своей жизни он знавал не слишком много евреев: ростовщики, которые были богаче, чем Крёзы, один врач из Толедо, который вправил ему вывих плеча, ну и несколько несчастных, публично сожженных на площади.

Фуст постарался как можно доходчивей изложить замысел братства. После процессии представителей высшего общества, которую он только что имел возможность наблюдать, Фуст не знал, как заговорить о «книжной войне». Чтобы ослабить папский трон, не развязывая серьезный конфликт, братство тщательно отобрало тексты, которые следовало распространить. Но прежде надлежало изменить сами книги: форму, вес, внешний вид. Их следовало освободить от оков монастырей и коллежей. Печатники, граверы, брошюровщики, торговцы вразнос сделают их более удобными, легкими, более дешевыми. И гораздо менее серьезными. Вместо того чтобы в открытую атаковать схоластику, они сметут ее сочинениями всех жанров: это будут рассказы о путешествиях, сочинения по физике, трагедии и фарсы, учебники по алгебре и инструкции к обработке металлов, исторические хроники, сказки и легенды. Но главное, книгопечатники будут содействовать распространению французского, итальянского, немецкого. Латынь перестанет быть священным языком, а станет просто языком Тита Ливия и Вергилия.

Гийом Шартье слушал благосклонно. Ослабляя влияние Рима, французское духовенство упрочивало свои позиции в королевстве. Имущество Церкви окажется наконец полностью в ее владении, а не в карманах папы. А поскольку мятеж баронов повлечет за собой неизбежные расходы, королевская казна попадет в руки духовенства. Таким образом, епископ Парижа станет одновременно властителем дум и главным придворным казначеем.

Король принялся ласкать псов, своего мнения относительно предложенной стратегии он высказать не соизволил и жестом отпустил Фуста. От его безразличия, напускного или нет, старому книгопечатнику стало не по себе. В канделябрах таяли свечи, и зал погружался в темноту. Когда Фуст в сопровождении дворецкого направился к выходу, Людовик XI наконец заговорил. Немец обернулся, готовый внимательно выслушать.

— Передайте Иерусалиму, чтобы о мессире Вийоне хорошенько заботились.

Айша сидела на краю колодца, так ей было прохладнее. Перед ней стоял Франсуа. Когда она взяла его за руку, ладонь наполнилась теплом, жгучим и сладостным.

— Ты и вправду такой хороший поэт, как говорят?

Наивный вопрос Айши заставил Франсуа улыбнуться. Он поднял голову и долго рассматривал женское лицо.

Вийон думал о том, что эта кочевница оказалась рядом с ним не случайно. Каждый раз, когда он хотел удержать ее, она противилась. Или притворялась? Он знал: она не просто приманка, она его проводник по этим узким тропинкам и пересохшим речным руслам. Или колдунья на жалованье Гамлиэля.

Айша погладила Франсуа по щеке, прогоняя сомнения и тревоги. Может быть, догадываясь о его подозрениях, она хотела его отвлечь? Вполне возможно. Но почему не дать себе передышку? Прижав Айшу к себе, он поцеловал ее в лоб. Вийон не мог долго сопротивляться женским чарам, хотя бог знает, сколько горя в жизни принесли ему женщины.

Притаившийся в темноте одинокий зритель мысленно рукоплескал этому зрелищу. Вжавшись в невысокую стену, окружавшую монастырский дворик, Колен воздал должное ловкости, с какой дикарка из пустыни обуздала вольнодумца из парижских предместий.

В трапезной слышался громкий гул голосов. Настоятель достал из погреба лучшее вино и из стоящего на столе бочонка до краев наполнил керамический кувшин. Он весело напевал, глядя, как течет божественный нектар. Федерико о чем-то шушукался с Медаром, который по-прежнему был крайне недоволен выбором сочинений, предназначенных для отправки во Францию и Италию. Более прочих он осуждал «Завещание» мэтра Вийона, находя его незначительным и легкомысленным. Монаха возмущало и название стихотворения. Завещание — это завет, но есть лишь два Завета: Ветхий и Новый. Какая нужда в третьем?