Рафаэль Жерусальми - Братство охотников за книгами

Мимолетные разговоры, которые вели Вийон и Авиафар, в конце концов установили между ними доверие. Хотя беседовали они на забавной смеси греческого, еврейского и обрывков мавританского наречия, мужчины быстро поняли, что у них похожее чувство юмора: обоим нравятся соленые, но не злые шутки. Эти языковые опыты весьма забавляли Айшу, она поняла, что Франсуа любит, чтобы слушали его болтовню. Для него всё есть слово, как для художника всё — краска. Разговаривают даже деревья, даже камням есть что сказать. Молчала только Айша, ее молчание тревожило Вийона. Она была из тех нимф, одновременно горделивых и преисполненных смирения, о которых говорится в книгах.

Хотя, возможно, она просто хитрая комедиантка — в этом был убежден Колен. Если бы он увидел сейчас Франсуа, то не поверил бы своим глазам. Есть о чем рассказать приятелям во время очередной попойки. Его добрый друг Вийон шествует по пустыне: ни белого ослика, ни апостолов, зато рядом девица легкого поведения и какой-то тщедушный тип — берберка и еврей. Франсуа живо представлял себе Колена в окружении веселых краснолицых кокийяров: сидя у очага, они чокаются стаканами за здоровье блистательного рассказчика. Как же сильно он ошибался!

Путь обозу преградила вереница скотоводов, возвращавшихся с ярмарки. Толстые розовощекие погонщики с длинными густыми усами гнали скот по узким улочкам, вынуждая прохожих прятаться в воротах домов. Колен разразился бранью. Три его повозки застряли на перекрестке. Но он предпочел подождать здесь, а не двигаться по широкой улице мимо папского дворца. Это величественное здание приводило его в ужас.

Члены братства, сопровождавшие Колена, находили страх кокийяра весьма забавным. В Авиньоне даже евреям нечего было опасаться грозного духовенства. Кардиналы и архиепископы приезжали сюда развлекаться, объедаться и вести переговоры. Здесь не сидели в засаде доносчики инквизиции и жандармские патрули. Мелкие торговцы и странствующие артисты совершенно свободно перемещались по всему графству, вплоть до границ Прованса. Молодые палестинцы скорее опасались того момента, когда им придется покинуть эти благословенные края и направиться в Париж, в котором Колену так не терпелось оказаться. Тогда настанет их черед бояться. Но страшили их не жандармы, а шайки разбойников, которые скитались по лесам, а еще отряды наемников, которые грабили фермы и деревни, собирая дань в пользу мелкопоместных дворян. От границ графства до Иль-де-Франс простирались варварские края, дикие, как просторы Руси или Африки.

Колен, сделавший все возможное, чтобы остаться незамеченным, едва не упал в обморок от радости, когда обоз наконец добрался до еврейского квартала. Во дворе большой синагоги община устроила пир по случаю благополучного прибытия своих собратьев. Дети радовались и танцевали, женщины суетились вокруг огромных котлов. Мужчины надели нарядные одежды. Этот веселый праздник под открытым небом, шумный и сумбурный, никак не походил на тайное собрание. Скорее уж на свадебное пиршество.

Раввины в особом молитвенном облачении, торговцы в богатом платье, нищие в дырявых кафтанах столпились вокруг молодых людей, прибывших из Ханаана. Вопросы на еврейском языке сыпались в таком количестве, что прибывшие не успевали на них отвечать. Жители Авиньона интересовались новостями о своих близких, спрашивали, какая на Святой земле погода, выгодно ли удалось продать урожай, словно незнакомцы, к которым они обращались, прибыли из соседней деревни. Заделали ли наконец трещины, из-за которых после дождей подтапливало склеп раввина Йоханана, благословенна будь его память? Находится ли в добром здравии достопочтенный Авессалом из Тверии? Сколько лет сейчас этому мудрейшему из мудрых? Шестьдесят восемь? Пусть дарует ему Всевышний долгую жизнь! Аминь!

Морщинистый старик осведомился у Колена о самочувствии раввина Гамлиэля бен Сираха, гаона из Цфата. Колен не понял вопроса, заданного на еврейском, но уловил имя. Другой еврей перевел на французский, уточнив, что гаон — почти то же самое, что гений, титул, который присваивается самым великим толкователям Торы. Когда Колен, нисколько не впечатленный этим иудейским почетным званием, заявил, что прекрасно знает злосчастного Гамлиэля и неоднократно с ним спорил, старик поклонился и поцеловал ему руку.

Между тем Федерико задержался в Генуе, ему нужно было убедиться, что Колен благополучно прибыл в Авиньон. По крайней мере, таков был предлог. Флорентинец не стал объяснять своим людям, что именно здесь его ожидало задание особой значимости — важнейший этап миссии. Крестовым походам на Святую землю будет положен конец. Если хитрость удастся, армии католиков будут отброшены далеко назад без единого пушечного выстрела. Они отступят от Средиземного моря, раз и навсегда отказавшись от попыток вновь завоевать Иерусалим. А самое главное — начнут воевать друг с другом.

Братство было весьма обеспокоено усилением христиан на море. Их постоянно растущий флот, быстрый и прекрасно оснащенный, представлял куда более серьезную угрозу, чем полчища, прибывающие по суше. В отличие от рыцарей, истощенных долгими переходами, пресытившихся по пути грабежами и разбоем, флот мог достичь берегов Палестины за один перегон, с бодрой, полной сил командой, с трюмами, забитыми продовольствием и оружием. Нападение с моря давало также преимущество неожиданности и маневренность. В прежние времена лишь несколько кораблей болтались в открытом море, добираясь до Акко или Яффы в плачевном состоянии, вынужденные чинить повреждения и запасаться продовольствием, прежде чем атаковать. Теперь же волны рассекали мощные эскадры, не страшившиеся быстрых течений и ураганов. Более всего братство опасалось горячих испанцев, которые по воле Бога или по капризу адмирала могли взять курс на что угодно. Вынужденный принять меры предосторожности, Иерусалим решил отправить все эти корабли как можно дальше.

По мере того как Вийон и его спутники продвигались, природа вокруг, казалось, лишалась живительных соков. Растительность становилась низкорослой и чахлой, все меньше попадалось на пути деревень, а те, что встречались, выглядели все более бедными, поля — более каменистыми. Сначала исчезли кирпичные дома, затем глиняные, потом и те, что были слеплены из грязи, смешанной с соломой. Теперь на склонах холмов виднелись лишь шатры. Хотя жара стала еще сильнее, сухой воздух приятно обволакивал легкие, очищал их. В день путники проходили не слишком много, впрочем, идти стало почему-то легче.

Авиафар и Айша шли уверенным твердым шагом, словно по главной улице города. А вот Вийон спотыкался, качался из стороны в сторону, как дрейфующая лодка. Он чувствовал в душе пустоту, и это ощущение становилась сильнее день ото дня по мере того, как они продвигались на юг. Словно ткань его прошлого распускалась петля за петлей, расползалась на лоскуты, рвалась о колючие кусты, растущие вдоль дороги. Сожаления и надежды исчезали, их уносил ветер, сжигало солнце, как если бы Вийона мало-помалу обирал невидимый вор. Порой Франсуа растерянно оборачивался, всматривался в пустыню, будто пытаясь разглядеть в знойном мареве грабителя, завладевшего его душой. Птицы, кружившие в небе, архары, тщетно пытавшиеся отыскать тень на солнечном склоне, скорпионы, шнырявшие между колючими кустарниками, были безмолвными сообщниками этого бродяги-вора, который не показывался на глаза. Франсуа лишь чувствовал его обжигающее дыхание — то издалека, то совсем близко, в зависимости от прихоти ветра. Когда они подошли к высокому мысу, присутствие похитителя душ сделалось еще явственнее. Вийон почти осязал его в горячем воздухе, давившем на него и стеснявшем дыхание. И вот преступник вдруг возник по ту сторону плоскогорья.