Рафаэль Жерусальми - Братство охотников за книгами

Если жители Палестины не постигли глубокого смысла слов Назарянина, так это оттого, что читали их не как верующие, не как посвященные. Анна серьезно ошибался: Христос не богохульствовал. Бог истекал кровью Человека и плакал Его слезами. «Он упокоится», — убежденно сказал Иисус, невзирая на возражения возмущенного первосвященника. Те, кто отвергают это пророчество Господа нашего Иисуса, отрицают и страдания Бога. Стало быть, им надлежит преподать урок страдания.

— Я не вижу здесь ни заглавия, ни подписи.

— И все же это рукопись «Завещания».

— Бессмысленного завещания.

— Бессмысленного?

— Вийон не умер, насколько мне известно.

Фуст воздержался от ответа. Ему было неведомо, что стало с поэтом. Шартье вернул ему стопку листов. Епископ Парижский категорически противился публикации баллад мэтра Франсуа. Их и без того достаточно ходило в списках. Ну что ж, нет так нет — книгопечатник убрал сборник в ящик своего письменного стола.

Они вдвоем склонились над столом, заваленным книгами. Шартье был несговорчив. Он быстро сортировал книги, отвергая большинство предложенных сочинений. Однако недовольные гримасы прелата отнюдь не смущали Фуста. В конце концов, Людовик XI, весьма довольный первыми парижскими изданиями, по-прежнему покровительствовал печатникам. Он оказывал поддержку двум факультетам, на которых занимались гуманитарными науками. Один находился в Валансе, другой в Бурже, поскольку Сорбонна категорически отказывалась потворствовать интеллектуальной распущенности. Не стоило удивляться, что Шартье пребывал в дурном настроении. Ему было известно, что университетские профессора тайно посещают печатников. Поэтому какая разница, даст он разрешение на публикацию какого-то произведения или нет. Книга все равно будет выпущена.

Гийом Шартье вспомнил, как показал Вийону урезанное издание «Государства» Платона, плохо переплетенное, со множеством ошибок, продававшееся из-под полы. Сидя в камере, на волоске от виселицы, Вийон сразу же понял важность этого текста. В самом деле, король настолько проникся идеями Res Publica, «общего достояния», что захотел воплотить их. Именно по его соизволению Марсилио Фичино перевел на французский записки Николая Кузанского о принципах правления народом и для народа. Людовик XI восторгался его идеями до такой степени, что находил «прекрасными» последние произведения, представленные охотниками за книгами на одобрение короны. Благодаря эпитету «прекрасный» ( belle ), который взяли на вооружение и придворные, и университетские профессора, теперь литературу называли не иначе как «беллетристика». Странно, что наука не разделилась еще на «прекрасную» и «уродливую».

По мере того как епископ отодвигал к краю стола отвергнутые сочинения, печатник послушно складывал их в ящик. Там вперемешку валялись трактаты Лукреция и неаполитанские мадригалы, чертежи небесного свода и любовные истории.

Когда Гийом Шартье наконец ушел, Фуст бессильно опустился на стул. Он открыл ящик стола, достал оттуда «Завещание» Вийона и наугад прочел несколько строк. На этих страницах жили шлюхи и высокородные дамы, разбойники и нотариусы, дворяне и ремесленники, образы пронзительно-трогательные и уродливо-гротескные. Любовь и вкусная еда занимали персонажей стихов куда больше, чем вопросы о форме земли: плоская ли она, круглая или четырехугольная. Ибо Вийон не просто глашатай новой эры, он могильщик эры минувшей. Он подвел черту под умирающей эпохой. А сам отказался умирать вместе с ней. Он скрылся, одурачив кюре и жандармов, честолюбивых королей и жадных епископов, завещав легенду о себе и мотив своей песни тому, кто захочет принять это наследство. К людям завтрашнего дня он не обратился ни с пламенным воззванием, ни с убедительной речью. Он просто им подмигнул.

Дождь барабанил по флорентийским крышам, на ветру хлопали створки ставней. С грозным ревом ветер врывался в трубу таверны, но, пока протискивался через нее, задыхаясь от золы и копоти, его звучный рык превращался в глуховатый жалобный стон, который и доносился из очага. На скамейках теснились тосканские крестьяне в лохмотьях и флорентийские горожане, закутанные в плащи. Когда дверь таверны с грохотом распахнулась, ледяной холод хлестнул их по щекам. Задрожали огоньки свечей, готовые вот-вот погаснуть. На пороге появился здоровенный верзила. Широкие плечи, укутанные в подбитую мехом накидку, перегородили дверной проем, не пустив в помещение порыв ветра. Вошедший всматривался в полумрак, пытаясь разглядеть лица, словно кого-то искал. Владелец таверны собрался было его отругать, но слова застряли у него в глотке, когда прибывший повернулся к нему. Усмешка терялась среди глубоких рубцов и шрамов на его лице и была похожа на открытую ножевую рану. С большим облегчением хозяин увидел, что тип закрыл наконец за собой дверь и направился вглубь зала.

В углу сидел монах с опущенным на глаза капюшоном. В растрескавшихся ладонях он сжимал кружку горячего сидра, чтобы согреться. Когда на стене появилась гигантская тень человека в накидке, монах даже не пошевелился.

— Брат Бенуа?

Тот кивнул. Великан опустился на скамью и налил себе выпить.

— Какие новости из Галилеи?

Вместо ответа монах поднял кружку, сделал большой глоток и рукавом вытер губы. Капюшон скрывал его лицо, торчал один только подбородок, при красноватом свете очага выделялась искривленная линия губ, чуть приподнимаясь к скулам.

— Привет, Колен.

Кокийяр потерял равновесие, скамейка опрокинулась. К большому удовольствию присутствовавших, он растянулся во весь рост на грязном полу таверны. Бормоча ругательства, поднялся, готовый надавать тумаков насмешникам, бросил презрительный взгляд на недостойную его внимания аудиторию, повернулся к ней спиной и кинулся в объятия Франсуа. Публика пребывала в изумлении: то ли чудовище сожрет жертву, которую стискивает в своих лапах, то ли монах примется размахивать крестом и отразит нападение воплем: «Изыди, Сатана!»

Наконец Колен ослабил хватку и вновь уселся на скамью. Он казался спокойным, только щеки пылали от возбуждения. Разочарованная публика, лишенная зрелища, потеряла к нему всякий интерес. И все же двое приятелей предпочитали разговаривать тихо, склонившись друг к другу через стол. Колен с любопытством рассматривал Франсуа.

— Слишком хорошо выглядишь для монаха.

— Спасибо охотникам за книгами.

Франсуа с удовольствием разглядывал недоуменную физиономию старинного приятеля. Когда Колен напряженно размышлял, черты его лица словно сводило судорогой, выступали вены на лбу, будто он поднимал тяжелое бревно.