Лаура Спинни - Бледный всадник: как «испанка» изменила мир

В 1928 году писатель Мариу де Андраде [462] Мариу де Андра́де (1893–1945) – поэт и писатель из Сан-Паулу, положивший начало современной бразильской литературе как общенациональному феномену. опубликовал роман-притчу «Макунаима» о «бесхарактерном герое», молодом уроженце бразильских джунглей, наделенном от природы сверхъестественными способностями. Темнокожий, подвижный, чувственный, плутовато-обворожительный и чертовски хитрый Макунаима – типичный бразилец – раз за разом повторяет как заклинание: «Маловато здоровья, многовато муравьев – вот в чем проклятье Бразилии». Часть местных писателей продолжала с опаской относиться к врачам, поскольку среди них по-прежнему преобладали чисто белые, откуда и естественное подозрение, не является ли «бразилизация инфекцией» хитрой уловкой и тонко завуалированной евгеникой. Если бразильцы и больны, и нуждаются в лечении, ловко парировали они, то лишь из-за глубокого социального неравенства, поразившего все бразильское общество до самой глубины его изъязвленного сердца. И на этой волне в бразильской литературе возник противоток вестернизации с акцентом на привлечение внимания ко всевозможным аспектам порождаемого ею неравенства. Виднейшим представителем этой волны был писатель-мулат Афонсо Энрике де Лима Баррето [463] Афонсо Энрике де Лима Баррето (1881–1922) – писатель и журналист остросатирической социальной направленности из Рио-де-Жанейро, неоднократно при жизни проходивший лечение в психиатрических клиниках и умерший, по официальному заключению, от острого сердечного приступа. , сравнивший в повести «Кладбище живых» (1920) психиатрическую больницу, где происходит действие, не просто с кладбищем, а с сущим адом.

В Китай испанский грипп добрался как раз в разгар слома традиционных конфуцианских ценностей стараниями Движения за новую культуру. Как уже отмечалось, в бывшей Поднебесной того турбулентного периода трудно даже отделить начало новой эпидемии от спада предыдущей, столько их терзало страну, но по совокупности они, как нетрудно догадаться, лишь подбрасывали угля в топку паровоза модернизации. При этом движение за новую культуру источало, вероятно, даже избыточное в своей огульности презрение к традиционной китайской медицине, в которой западники видели чуть ли не символ всех бед и неправильностей китайского общества, и настойчиво требовало от пришедших на смену мандаринам властей усвоить и принять на вооружение достижения западной научной мысли. Одним из лидеров движения был малоизвестный в ту пору писатель Лу Синь [464] Лу Синь – литературный псевдоним, который взял себе Чжоу Шужэнь (1881–1936), сын разорившегося знатного землевладельца и опального чиновника из восточной китайской провинции Чжэцзянь, умершего от туберкулеза, как и сам писатель и переводчик (в том числе «Мертвых душ» Гоголя); на русском написании своего имени «Лу Синь», как его псевдоним слышится на родном диалекте, а не «Люй Сюнь», как того требуют стандартные правила транскрипции, писатель настоял при выпуске в 1929 г. первой книги его рассказов на русском языке. . У него были собственные счеты с народной китайской медициной еще с отрочества, когда, будучи старшим сыном насквозь больного, спивающегося отца, он вынужден был регулярно вызывать к нему местного знахаря. Плату тот всякий раз брал заоблачную и непременно вперед, после чего отправлял Лу раздобывать ингредиенты для снадобья. Среди прочего для приготовления «правильного» порошка требовалась пара полевых сверчков, при этом знахарь строго-настрого наставлял добытчика: «Только не вздумай принести двух первых попавшихся, нужна именно пара, самец и самка из одной и той же норки». Сколько ни лечили отца таким манером, тот все больше хирел, и в четырнадцать лет Лу его похоронил и остался в семье за старшего [465] S.Wang, Lu Xun: A Biography (Beijing: Foreign Languages Press, 1984), pp. 27–9. .

Через несколько лет Лу отправился в Японию изучать западную медицину, но на врача недоучился, поскольку открыл в себе писательское призвание и понял, что принесет больше пользы людям своим пером. В датированном 1919 годом рассказе «Снадобье» пожилая чета потратила все сбережения на покупку чудодейственного средства – булки, пропитанной кровью только что казненного на площади преступника, – в надежде спасти умирающего от чахотки сына:

«– Эй! Давай деньги, бери товар.

Перед старым Хуа остановился человек весь в черном, глаза его сверкали, как кинжалы.

От его пронизывающего взгляда старый Хуа весь съежился.

А тот протянул к нему свою огромную руку с раскрытой ладонью, держа на другой пропитанную свежей кровью круглую пампушку, с которой стекали красные капли» [466] Цит. по: Лу-Синь. Повести и рассказы. – М.: Художественная литература, 1971, стр. 64–72. .

Не помогло. Сын умер. А Лу Синь теперь считается основоположником современной китайской литературы.

Была, наконец, Индия – страна, принявшая на себя самый тяжелый удар испанского гриппа в абсолютном выражении числа погибших. Неудивительно, что болезнь стала в 1920-х годах одной из главных тем индийских писателей, буквально фонтанировавших идеями о необходимости реформы кастовой системы и сбрасывания с шеи народов страны удушающего ярма британского правления. В Китае модернизаторы проводили кампанию за переход в современной литературе с классического языка вэньянь на обиходно-разговорный байхуа (что было примерно равносильно переходу с латыни на итальянский и французский в Европе эпохи Возрождения), дабы сделать китайскую культуру в целом доступной простым людям. Нечто похожее происходило в те годы и в Индии. Новое поколение писателей впервые поставило перед собой задачу повествовать о тяжелых реалиях крестьянской жизни языком, понятным самим крестьянам. Самым значительным писателем того поколения был Мунши Премчанд [467] Писавший на хинди и урду Дханпатрай Раи Шривастав (1880–1936) с 1900 г. работал учителем в школах и колледжах северной Индии, переезжая из провинции в провинцию, дабы не привлекать пристального внимания британских властей к публикуемой им под именем Наваб Раи прозе антиколониальной направленности, однако в 1909 г. все-таки привлек, в результате чего сборник его рассказов на урду 1907 г. издания был запрещен как сеющий смуту, после чего стал публиковаться под принесшим ему славу новым псевдонимом – Мунши Премчанд (т. е. «Учитель Премчанд»). . Мало кому известный за пределами Индии, на родине Премчанд был, пожалуй, популярнее даже нобелевского лауреата Рабиндраната Тагора. В сказке «Цена молока» (1934), к примеру, поведана история мальчика по имени Мангал из касты неприкасаемых. Лишившись сначала отца, умершего от чумы, а затем и матери, погибшей от укуса змеи, он вынужден питаться объедками, изредка перепадающими ему со двора местного землевладельца, живя под деревом по соседству. И жена хозяина дома всячески обходит сироту стороной, чтобы не запачкаться, хотя мать Мангала еще недавно была кормилицей ее собственного сына, ровесника и, казалось бы, молочного брата неприкасаемого малыша. Но никого в индийской деревне столь диким несоответствием не удивишь, поскольку местный ученый брахман («пандит») доходчиво объясняет всем основные принципы индуизма: «У царя свои заповеди, у подданных – свои, и богатым с бедными религия предписывает жить порознь и по-разному. Раджи и махараджи могут питаться чем хотят, жениться на ком хотят, – и ничто им в этом не препятствует. Они – высшие. Правила и ограничения – это для рядовых людей» [468] Premchand, A Winter’s Night and Other Stories (London: Puffin Books, 2007) .