Лаура Спинни - Бледный всадник: как «испанка» изменила мир

Другой урок 1918 года заключается в том, что людям иногда свойственно игнорировать разумные советы квалифицированных специалистов по причинам, уходящим корнями в глубокое прошлое. Уже в новом тысячелетии президент ЮАР Табо Мбеки, к примеру, возвел отрицание вирусной природы СПИДа в ранг национальной доктрины и назначил министром здравоохранения свою единомышленницу, рекомендовавшую лечить его традиционными и проверенными народными средствами, а именно свеклой с чесноком и лимонным соком. От такого лечения не получавшие необходимой антиретровирусной терапии пациенты со СПИДом вскоре начали пачками умирать по палатам и прямо во дворах переполненных больниц. Поведение Мбеки только на первый взгляд было необъяснимым. При взгляде же на него в историческом контексте становится понятным, что все дело в том, что белые колонизаторы постоянно возлагали вину за неблагополучную санитарно-эпидемиологическую ситуацию в Южной Африке на местное темнокожее население. Последствия этих обвинений зачастую бывали самими жестокими и долгосрочными, как это, в частности, случилось и в 1918 году, когда пандемия положила конец десятилетним дебатам относительно целесообразности расовой сегрегации и побудила колониальные власти решительно взяться за жесткое разграничение ареалов обитания белого и черного населения. В результате в 1923 году был принят «Закон о местных уроженцах на городских территориях», закрепивший практику апартеида и остававшийся в силе долгие шестьдесят лет.

Через вторичные трагедии подобного рода испанский грипп также оставил по себе повсеместно долгую и черную память. Часть из них были бы неизбежными и при наличии адекватного эпидемиологического надзора и/или действенных вакцин, но многих трагедий это позволило бы избежать – в частности всплеска депрессий после перенесенного гриппа, массового сиротства и лишения права на жизнь целого поколения нерожденных детей. Сам тот факт, что столь многие страдания в наши дни стали предотвратимыми, свидетельствует о том, что рядовой Роско Вон, безымянная женщина из могильника на Аляске и другие посмертные доноры легочных тканей, позволивших Таубенбергеру и Энн Рейд секвенировать РНК гриппа, отдали свои жизни не зря. Но нам рано почивать на лаврах, поскольку история гриппа и его вмешательства в судьбы человечества далека от завершения. Когда-то люди списывали инфлюэнцу на счет влияния далеких планет и звезд. Затем осознали, что грипп вызывает нечто мельчайшее до незримости, проникающее в организм человека и вызывающее болезнь. Наконец они дошли и до понимания того, что гриппозное состояние является продуктом взаимодействия между клетками организма инфицированного и вирусом-возбудителем. И теперь, после столетий сосуществования с гриппом, люди все больше подходят к его восприятию в качестве некоего изощренного и все более интимного танца с дьяволом, и, сколько бы крупиц мы ни добавляли к нашему багажу знаний о природе гриппа, человек и болезнетворный вирус продолжают оказывать друг на друга обоюдное формирующее влияние.

Артур Моул все-таки был удивительным человеком с очень нестандартным взглядом на мир. В годы Первой мировой войны, вооружившись белым флагом и мегафоном, он как хореограф выстраивал десятки тысяч американских солдат в «живые фотографии», как он их называл. Глядя на эту массу мужчин в разноцветных униформах хоть с уровня земли, хоть с небольшого возвышения, ничего кроме солдатской массовки было не увидеть. Зато со стоящей поодаль тридцатиметровой смотровой вышки можно было сделать шикарные фотографии патриотических образов, в которые сливались их ряды, – так и появились фотокартины «Статуя Свободы», «Дядя Сэм» и даже портрет президента Вильсона в профиль.

Моул понимал, что осмысление требует дистанцирования. Испанский грипп почему-то прозвали «забытой пандемией», но разве такое забывается? Просто наша коллективная память об «испанке» все еще находится в процессе формирования. Минуло всего-то одно столетие, и мы, конечно, можем теперь глядеть на те события хоть немного отстраненно, однако Моул, вероятно, проследовал бы мимо нас, не останавливаясь, пока не нашел бы для своей смотровой вышки место на достойном удалении, откуда можно сделать по-настоящему разборчиво читающийся снимок общим планом.

В истории, однако, параллельные линии в перспективе так и уходят за горизонт событий, визуально не слившись, так что пусть условный Моул шествует себе и дальше в своем вечном поиске, пока не скроется за горизонтом. Мы же повернемся к этому футуристу спиной и обратим взгляд в глубокое (относительно испанского гриппа) прошлое, а именно – бросим взгляд через почти семисотлетнюю пропасть, отделяющую нас от «Черного мора» середины XIV века, попробуем навести на резкость свой телескопический объектив и разобраться в деталях мерцающего там призрачного видения. В результате той самой смертоносной за всю историю человечества пандемии погибло, по современным оценкам, порядка 50 млн человек, хотя в данном случае ретроспективная статистика дает еще более расплывчатые оценки, чем относительно числа жертв испанского гриппа, так что в реальности от чумы тогда могло погибнуть и куда больше людей. Что-что, а уж «Черный мор» точно не изгладился из человеческой памяти, и даже совпавшая с ним по времени Столетняя война на его фоне смотрится блекло и помнится смутно, однако и наша коллективная память о «Черной смерти» сложилась из мозаичных обрывков воспоминаний далеко не сразу. Еще в 1969 году Филип Циглер, блестящий историк-фактограф той пандемии, с уверенностью писал: «Имеется на удивление мало полномасштабных исследований «Черного мора» не только как общемирового явления, но даже и целостно рассматривающих его в масштабах отдельно взятой страны или региона». Может, какие-то труды и не дошли до наших времен, но из шести сохранившихся исследований, которые Циглер счел по-настоящему значимыми, самое раннее было опубликовано в 1853 году, через пятьсот лет после той пандемии. Она даже и имя, под которым мы ее знаем, получила лишь в XVI веке, а в позднем Средневековье ее называли вовсе не «черной», а «синей смертью».