Лаура Спинни - Бледный всадник: как «испанка» изменила мир

Так что давайте оставим на время открытым вопрос о географическом происхождении испанского гриппа. Доводы в пользу всех трех гипотез пока что остаются лежать у нас открытыми картами на столе. Для того чтобы с определенностью выбрать верную, надо было бы сравнить серотипы вирусов, вызывавших предшествовавшие вспышки гриппа, с тем, что разгулялся осенью 1918 года, но такой возможности у нас нет – и пока что не предвидится. В XXI веке ученые, впрочем, додумались до нового рода обоснований с привлечением аппарата теории вероятностей, и подобные модели свидетельствуют в пользу одной из трех вышеописанных гипотез (мы к этому еще вернемся), но наиболее вероятную версию никак нельзя назвать единственно правильной. Следовательно, по состоянию на 2017 год мы можем с близкой к 100 % уверенностью утверждать лишь одно: испанский грипп пошел не из Испании.

Отметим пока что попутно и тот интересный факт, что в том случае, если верной окажется китайская версия происхождения вируса, пандемию никак нельзя будет привычно списывать на последствия мировой войны. Нулевой пациент при таком раскладе был бедным крестьянином из глухой деревни в труднодоступной китайской глубинке, где занимался ровно тем же, чем и десятки поколений его предков, – возделыванием горных склонов, – который о мировой войне, скорее всего, даже и не слышал. То же самое касается и гипотетического парня с канзасской фермы: если вирус пошел оттуда, война тут точно ни при чем. И лишь в том случае, если первичная вспышка произошла во Франции, последовавшую пандемию корректно будет отнести на счет общемирового, как принято почему-то считать, вооруженного конфликта, поскольку в этом случае масса мужчин (и немного женщин) варилась в многолюдном котле тесного военного лагеря с четко заявленной целью – отправиться убивать других мужчин. Есть на столе и четвертая карта – джокер: не исключено, что все три гипотезы ошибочны, а об истинной причине пандемии до сих пор никто даже не догадывается.

А все-таки, сколько народу по совокупности истребил испанский грипп? Людям сразу по завершении пандемии хотелось знать хотя бы приблизительный ответ на этот вопрос, и не только для того, чтобы оперативно исправить данные о численности народонаселения, но и чтобы оценить степень тяжести удара, пропущенного человечеством, и для внесения достоверных цифр в летописи, и – главное – для извлечения уроков на будущее. База сравнения имелась в готовом виде: статистика пандемии русского гриппа 1890-х годов была вполне детальной и достоверной. Тогда погибло около миллиона человек. Если испанский грипп недалеко от этого ушел, то, вероятно, пандемии гриппа – суть неизбежность, случающаяся с незавидной периодичностью раз в поколение, и тогда нужно учиться как-то справляться с ними, минимизируя число жертв. Если же урон был выше на порядок, тогда вывод следует совсем другой: было нечто совершенно особенное и уникальное либо в этом гриппе, либо в человеческом мире по состоянию на 1918 год, либо и в том, и другом, что повлекло за собой столь гибельную аномалию.

В 1920-х годах американский бактериолог Эдвин Джордан [281] Эдвин Джордан (1866–1936) – выпускник Массачусетского технологического института, основатель бактериологического факультета Чикагского университета, автор учебников по бактериологии и пищевым отравлениям, пионер медико-статистических исследований; цитируемые цифры взяты из монографии: Jordan E.O. Epidemic Influenza (American Medical Association. 1925). оценил число умерших от испанского гриппа в 21,6 млн человек. То есть практически сразу стало ясно, что это явление иного порядка, нежели обычный сезонный грипп. Число его жертв превышало совокупные потери всех стран-участниц Первой мировой войны и в двадцать раз – число жертв русского гриппа. Как нам теперь известно, оценка Джордана была сильно заниженной, но на протяжении почти семидесяти лет после публикации она считалась близкой к истине, а это означает, что человечество поколениями недооценивало понесенный им урон.

Джордану простительно, ведь эпидемиология в 1920-х годах только зарождалась, критерии диагностики гриппа и пневмонии были весьма расплывчаты, а учет смертности (тем более с разбивкой по причинам) и в мирное-то время во многих странах не велся, не говоря уже о том, чтобы заниматься этим на фоне хаоса военного времени. Там, где статистика смертности имелась, Джордану оставалось полагаться на показатель избыточной смертности по сравнению с «нормальными» (т. е. без пандемий) годами, – но в таком подходе по определению заложено множество погрешностей, да и сам факт, что избыточная смертность вызвана именно гриппом, а не сопутствующими гриппу и войне факторами, остается неподтвержденным. В 1918 году и речи не шло о «лабораторном подтверждении» диагноза «грипп» ни у больных, ни посмертном, поскольку никто еще не знал о его вирусной природе. К тому же пандемии гриппа в реальности даже и не «начинаются», и не «заканчиваются». Они разгораются на фоне обычного сезонного гриппа, гротескно вздыбливают кривые заболеваемости и смертности, а затем плавно идут на спад и затихают вплоть до начала следующей пандемии. Даже в наши дни, имея вполне годные вирусологические лаборатории, позволяющие отличать пандемические подтипы вируса от сезонных, никто не берется называть пороговые значения распространенности и заболеваемости, после которых можно с уверенностью говорить о начале пандемии, – настолько субъективны все критерии.

В 1991 году два американских ученых – историк медицины Дэвид Паттерсон и географ-эпидемиолог Джеральд Пайл – первыми оспорили оценку Джордана и подняли планку до 30 миллионов жертв, что укрупняло катастрофу, но все-таки не до масштабов Второй мировой войны, унесшей, грубо говоря, вдвое больше жизней. Они включили в свою статистику все новые данные, которые всплыли или были раскрыты после публикации работы Джордана, но при этом ограничились подсчетом жертв лишь второй, осенней волны. При этом и на их карте мира имелись обширные белые пятна, о которых данных по-прежнему было не больше, чем у Джордана, да и достоверность имеющихся вызывала большие сомнения. К примеру, они воспроизвели его оценку в 450 000 жертв в России вместе с его же оговоркой «предположительно». «Также мало известно о реальных жертвах в Китае, – писали они, – но при общей численности населения в пределах 400–475 млн человек потери там, вероятно, были колоссальные» [282] Patterson and Pyle, pp. 17–18. . Россия и Китай – огромные страны, и ошибочные оценки смертности на их территориях чреваты серьезным искажением общемировой статистики, поэтому остановимся поподробнее на том, откуда и как Паттерсон и Пайл эти оценки получили.