Ольга Елисеева - Париж слезам не верит [litres]

– Да, – признался парень, хлопая короткими рыжими ресницами.

Позднее Михаил узнал, что его новый знакомый не просто служил во дворце, он родился, вырос и жил в императорских резиденциях, не имея ни времени, ни позволения покидать высочайших особ. Не только цыгане, но и весь окружающий мир выглядел для него, как цирковое диво. В бедной адъютантской голове мешались названия и должности, он не знал, как себя вести с извозчиками, как требовать коней на станциях и сколько платить за чай в трактире. Кое-как добравшись до Астрахани, бывший придворный, а ныне волонтер Кавказской армии отправился посмотреть город – пешком, что уже было непростительно. Он вышагивал по улице, глазел по сторонам и жевал медовый татарский пирожок, купленный у торговки. Как вдруг к нему подбежал черный, как сажа, чертенок в цветных лохмотьях и стал подпрыгивать, протягивая грязные ручонки к лакомству.

– Он у меня его чуть изо рта не вырвал! – пожаловался адъютант.

Воронцов только хмыкнул. Ему-то отец еще в детстве объяснил, как себя вести на улице. У нового знакомого такой школы не было. Он отдал цыганенку пирожок, а когда подскочили еще трое – видимо, братья и сестры первого «невинного сироты» – по доброте душевной купил им тоже по пирожку. Это было роковой ошибкой – из-за угла за глупым офицером ринулась целая толпа голодных оборванцев, к которой присоединился табор голосящих мамаш, девок, старух, а за поворотом в дело вступили и плясуны с медведями. Завидев деньги, которыми прохожий расплачивался с торговкой, они уже не отставали от него и наконец загнали в лужу.

– Поделом вам, – наставительно сказал Михаил. – Не связывайтесь с уличными. Кошелек на месте?

Оказалось, что и портмоне давно нет. То ли беглец его выронил, то ли кому-то из цыган удалось его все-таки стянуть. Несчастный сидел, понурив голову, и подавленно взирал на свои грязные сапоги.

– А где остальные деньги?

– В гостинице.

– Вы оставили деньги в гостинице ?

Возмущению Михаила не было границ. Надо же быть таким остолопом!

– Сударь, скажу вам прямо, – бросил он, – вы напрасно едете на Кавказ. Вы погубите себя и не принесете никакой пользы. Взгляните на дело здраво: вас ретировала толпа цыган.

Спутник еще ниже опустил голову, но с неожиданным упрямством заявил:

– Я хочу служить в действующей армии.

– А я хочу отдыхать в Ницце! – рассмеялся Михаил. – Сначала поглядите, целы ли деньги.

Они вместе явились в гостиницу. Воронцов уже считал своим долгом сопровождать недотепу-адъютанта, чтобы тот не влип в историю похуже. Так и есть, денщик сбежал с барскими капиталами. Жертва цыганского преследования осталась не только без копейки, но и без заметной части багажа.

– У вас нет другого выхода, как возвращаться в столицу, – с облегчением констатировал поручик. – Я займу вам пятьдесят рублей, и поворачивайте, пока не поздно.

Но его новый знакомый проявил прямо-таки древнеримскую твердость.

– Я как-нибудь доберусь, – с отвагой обреченного заявил он. – Если надо, пойду пешком. Спасибо вам за все, прощайте.

Михаил рассердился:

– Да вы понимаете, куда едете? Как вы будете командовать? Кому вы там нужны?

– Это вы не понимаете. – Адъютант отвернулся в угол комнаты, чтобы скрыть закипавшие слезы. – Я не вернусь в столицу. Лучше пойду пешком.

– Ну ладно, – Воронцов смягчился. – Поехали вместе. У меня хватит денег.

Ему совсем не улыбалось путешествовать в компании остзейского болвана, но не бросать же его здесь на произвол судьбы! Бог посылает товарищей.

– Я не могу входить в долги, – отозвался тот. – Мне нечем будет отдавать.

Еще и щепетильный попался!

– Не хотите – не надо. – Михаилу он начинал даже нравиться. – Поедемте так. Не все ли равно, одна тарелка каши или две?

Непрошеный спутник просиял.

– Давайте представимся, – предложил он. – Шура. То есть Александр Христофоров сын Бенкендорф.

– Ладно, Христофоров сын, – поручик протянул руку. – Михаил Воронцов. Будем знакомы.

Бедняга князь Цицианов чуть не плакал, когда перед ним во Владикавказе предстали два столичных «мажорите» в хрустящей от новеньких ремней форме. «Ну и что мне с вами делать?» – было написано на его дряблом, иссеченном, как сланец, лице. Особенно недружелюбно он косил на Бенкендорфа: немец, чуть ли не воспитанник вдовствующей императрицы, убьют – благоволения не жди. Впрочем, Воронцов был не лучше. Его дядя-канцлер опередил племянника письмом, где, между прочим, предупреждал командующего: «Он у нас один».

«До первого же громкого дела! – клятвенно обещал себе Цицианов. – А там – курьерами в Санкт-Петербург. С вестями о победе…» С шеи долой.

Аж пыхтя от неудовольствия, князь выписал молодцам ордер и отправил через весь город к казармам уланского полка, где царили особая грязь и мордобой. Пусть полюбуются. Может, и сами оглобли поворотят! А поворотить было от чего.

Лагерь не отличался ни римской четкостью планировки, ни римской же дисциплиной. Везде расхаживали разбойничьего вида субъекты – небритые, в лохматых бараньих шапках, надвинутых на глаза, в бурках и с длинными – на три четверти шпаги – горскими кинжалами в серебре, свисавшими не сбоку, а по центру пояса, прикрывая мужское достоинство. Вновь прибывшие шарахались от них, принимая за местных, пока кто-то из грозных узденей не обложил их по матушке.

«Горцы» на поверку оказались штабс-капитанами, ротмистрами и господами полковниками. Они окликали друг друга непристойными прозвищами и ежеминутно хватались за свои грозные тесаки. Слова «дуэль» здесь не существовало, зато прирезать товарища в ссоре считалось делом плевым и даже как бы житейским. Неделей позже Воронцов и Бенкендорф посетили что-то вроде офицерского бала в пустом амбаре на краю города. Имелись и дамы – жены служащих, маркитантки, прачки и прочая прелесть. Ровнехонько посреди мазурки с улицы зашел некий недовольный музыкой прапорщик и дал трубачу в ухо. Его попытались прогнать, но он пустил в ход кинжал, и один из разнимавших упал. Беднягу унесли, а кровь на полу засыпали песком и продолжили танцы.

– Не удивлюсь, если по ту сторону постов абреки назначают друг другу секундантов и отсчитывают по десять шагов от барьера, – с раздражением бросил Михаил.

– Взаимное влияние культур, – осклабился Бенкендорф. – Наши дичают.

В первый день он очень не хотел входить в казарму. Мялся, что-то рассуждал о теплом климате, потом решился, пожал спутнику руку и с видом утопленника заявил:

– Ты, Миша, не вдруг иди. Подожди немного.

Воронцов не понял:

– С чего? Вместе пришли, вместе и…

– Посмотри на меня, – с некоторой брезгливостью бросил Шурка. – Ты бы вот, например, по такой роже не дал, если б мы не были знакомы?