Ольга Елисеева - Париж слезам не верит [litres]

– Саша, тут секрета нет, – попытался утешить его Воронцов. – Сейчас все хотят подвигов. Славы. Красоты военного бытия. «Я люблю кровавый бой, я рожден для службы царской…» А ты что написал? Даже мне тошно стало. Рассказал, как мы в наступлении жрали кору с деревьев. Как неделями ждали обозов с продовольствием. Как не брали пленных, потому что их нечем кормить, обирали французов до нитки и выгоняли в поле на тридцатиградусный мороз дохнуть. Кому это сейчас надо? Люди и так знают, как было на самом деле. Им подавай сказку про победу. Давыдов их понял.

– Но это ложь! – возмутился Христофорыч. – Можно, значит, бессовестно заливать?

– А ты, когда волочишься за очередной… дамой, что ей плетешь о своих геройствах?

– Это разные вещи! – вспылил Бенкендорф.

– Выходит, одни и те же.

– Не знаю, – протянул Шурка в раздумье, теребя нижнюю губу. – Денису Бог дал живое перо. А я только саблей в ухе могу ковыряться. Но все-таки, наверное, надо по совести.

– Кому надо?

– Ну, потомкам… не знаю.

– У тебя они, может, и будут, – с грустью бросил Воронцов. – Так не у всех же.

– Да, моя жена – ангел, – живо отозвался Христофорыч, – и уже на сносях. А ты все тянешь!

Михаил промямлил что-то невразумительное.

– И как твоя матушка допустила, чтоб ты женился на вдове? – съязвил он.

– О! Был le scandale [11] Скандал ( фр .). с обмороками, отказом давать благословения et cetera [12] И так далее ( лат .). … Я кое-как объяснил, что командовать мною поздно, лысый уже весь, и если не хотят принять ту супругу, которую я привел в дом, то я отказываюсь плодить внуков. Убийственный аргумент. Мою maman подкосило, как картечью. Сменила тон, встретилась с невестой и, как поняла, что мы уже нашустрили новое поколение Бенкендорфов, на все согласилась. Лишь бы внуки, и лишь бы скорее. Словом, я счастлив. Да ты-то что?

Воронцов помрачнел.

– Видишь ли, Саша, – начал он, не зная, как продолжать, – брак такое дело… Ты же знаешь, я не люблю ничего менять. Мне нравилась тогда, в пятом году, одна швея-полька в Вильно… Какие были черные глаза! Просто чудо. И потом еще в восьмом в Петербурге вдова Боур.

– Подожди, подожди, Вильно, Петербург – это хорошо, но здесь-то ты как живешь?

– Не жалуюсь. Есть разные дамы, их можно посетить, приятно провести время. Но это не то. Платишь деньги, тебя развлекают. Иной раз кажется, так честнее. Кому мы, в сущности, нужны? Мне тридцать шесть. Полголовы седой. Барышням может не понравиться.

Бенкендрф воззрился на друга с глубоким удивлением.

– Это ты про себя? Six feet of handsome [13] Шесть футов красоты ( англ .). , как говорят твои англичане. Хоть сейчас пиши портрет и рассылай принцессам.

Михаил хмуро рассмеялся.

– Да, это пока я в форме и не слишком натрудил ногу. Но перед женой придется предстать во всей красе. А у меня в боку дырка с кулак, да и другие прелести от пуль и картечи. Словом, ничего приличного я показать не могу.

– Да брось ты! – беспечно отмахнулся Шурка. – Женщины это обожают. Следы твоих геройств и мучений! Не знаю, как где, а у нас в России любовь начинается с жалости. Вообрази, сколько чудных крошек ко мне в объятья привела моя контузия! Я бы дорого дал, чтобы иметь еще и твою изредка прихрамывающую ногу. Charmant! Просто charmant!!

– А одноглазым не хочешь стать, как Кутузов? – хмыкнул Михаил. Он смотрел на друга и думал: «Черт возьми! Лысый, картавый, шарахнутый по голове ядром, так что последнюю память отшибло. И на тебе – женат, счастлив».

– Тут ведь не знаешь, какая попадется, – вздохнул граф. – А вдруг не то?

– Заведешь любовницу.

– Шурка! – рассердился Михаил. – Что ты мне голову морочишь?! Я и сейчас могу завести любовницу. Зачем жениться? Выведу корпус в Россию, потолкаюсь на балах, найду что надо.

– Это дело, – одобрил Христофорыч. – Только зачем тянуть? В Париже русских барышень пруд пруди. Пока наши войска тут, все спешат прокатиться. Кто тебе мешает начать искать?

Граф смутился. Действительно, а кто мешает? Занятость? Да, точно. Много дел.

– У меня много дел, – отчеканил он. – И совсем нет свободного времени… Вот в Москве…

– Хочешь, я тебе прямо тут, не сходя с места, найду жену? – поразительно, но Бенкендорф не издевался.

– В Булонском лесу? Она что, олень? – фыркнул граф.

Вместо ответа его друг отстегнул от пояса черный кожаный футляр, извлек из него походную подзорную трубу – удивительная запасливость! – и, приложив к глазу, начал обозревать окрест.

Спутники стояли на краю пологого склона. Песчаная дорожка уводила вниз в заросший сиренью овраг, дальше опять поднималась наверх, где над откосом, за стеной каштанов, прогуливалась нарядная публика.

– Всех не знаю, – сообщил Бенкендорф, – но вообще, кое-кто есть. Вот, например, графиня Головина с дочками. Хотя они не подходят. Мамаша тайно приняла католичество и мечтает выдать девок замуж за здешних потрепанных аристократов… Вот Княгиня Белосельская с тройняшками. Чудно! Жаль, запрещено многоженство. Можно было бы взять троих сразу, но, с другой стороны, они одинаковые – никакого удовольствия… Стоп! А это кто? Глазам не верю! Лиза! Лиза Браницкая. Не может быть! Они с матушкой не в Петербурге?

Не успел Михаил ничего сказать, как Христофорыч с воплем: «Какой сюрприз!» – устремился вниз по склону.

– Это Браницкие! Славное семейство! – торопливо пояснял он на ходу. – Старая графиня – близкая подруга вдовствующей императрицы Марии Федоровны, ну и, естественно, моей maman. Прежняя закалка! Таких теперь днем с огнем! Цени случай! Племянница князя Потемкина, держится, как будто лично брала Очаков! Лиза – ее младшая. Фрейлиной при дворе. Не служит – числится. В качестве особой милости. Еще покойная государыня Екатерина подарила ей шифр на крестины. Зимой они живут в имениях, а летом в Петербурге. Или наоборот, как вздумается графине. Я с ними коротко знаком. Не могу не засвидетельствовать почтение. Лиза – милейшая душа. Ну, просто праздник!

Воронцов не чувствовал уверенности, что хочет разделить с другом его торжество. Но от Шурки не так легко было отвязаться. Он галопом миновал овраг и взлетел на противоположный склон, где нос к носу столкнулся с невысокой девушкой в кремовом платье и шляпке с розовыми лентами. Необычного в ней было только то, что она держала в руках сразу четыре сложенных зонтика от солнца, а две кудрявые болонки на длинных поводках тянули ее в разные стороны. Барышня явно кого-то ждала. Иначе трудно было объяснить ее багаж.

– Лиза! Елизавета Ксаверьевна! – закричал Бенкендорф. – Ваше сиятельство!

Она обернулась, заметила знакомого и просияла. При этом ее лицо – самое обыкновенное, сколько Михаил мог судить – исполнилось такой теплоты и искренней радости, что любо-дорого посмотреть.