Ольга Елисеева - Париж слезам не верит [litres]

– Он меня ненавидит!

Не произнеся больше ни слова, повелитель французов повернулся на каблуках и, заложив руки за спину, размашистым шагом прошествовал прочь из читальни.

За ним гуськом потянулись остальные. Проходя мимо графа, император Александр Павлович укоризненно покачал головой, но тоже ничего не сказал. Через минуту комната опустела. Михаил стоял, прислонившись к стене, и чувствовал, что лоб у него в испарине.

Из шкафа с шумом вывалился Шурка. Он смотрел на друга, часто-часто мигая. На его лице был написан ужас, смешанный с восхищением.

– Ты его чуть не убил! – выдохнул Христофорыч. – Ей-богу! Еще минута…

– Да с чего вы все вязли? – возмутился Воронцов.

– Такого холодного бешенства я никогда не видел!

Михаил махнул рукой. Его охватила свинцовая усталость, он сделал несколько шагов к стулу и сел.

Тильзитское мучение закончилось через одиннадцать дней. Мир не принес радости, а возобновившиеся военные действия – облегчения. Бывшие «кавказцы» снова писали и снова пересекались впопыхах то на одной, то на другой дороге. Оба честно оттрубили свое: и Молдавию, и Финляндию, и Россию, и заграничный поход. Шли ровно, каждый в генерал-майорских чинах. Даже ранами могли посчитаться. Михаилу раздробило при Бородино бедро. Шурку контузило, так что он стал слегка картавить. Впрочем, это лишь усилило французский выговор. Сам Бенкендорф уверял, что контузило не его, а лошадь. Потом она взбесилась, и ее пришлось пристрелить. У него все было не как у людей!

После случившегося у Христофорыча стало закладывать левое ухо, и он жаловался, что иногда как будто глохнет.

Война закончилась с помпой. В Вене открылся конгресс, решавший судьбы Европы. Бенкендорф и Воронцов оба оказались в австрийской столице проездом. Михаил ехал в Польшу в корпус Ермолова. Шурка – в Петербург, ему было обещано место во главе гвардейского штаба. Дипломатическая возня их мало занимала. Они шли по дорожке парка. Христофорыч загребал ногами, взбивая красную опавшую листву. Просто беда – за столько лет не выучиться ходить строевым шагом! Болтали, смеялись, как вдруг сзади послышался топот.

Генералы обернулись. Их догонял запыхавшийся прапорщик в форме саперного батальона Семеновского полка. На вид ему было лет шестнадцать. Он тяжело дышал, а взмокшие волосы длинными прядями прилипли ко лбу.

– Александр Христофорович! – окликнул он. – Ваше высокопревосходительство! Вы меня не узнаете?

Оба генерала, как по команде, вытянулись и отдали честь, что со стороны выглядело довольно странно.

– Как я могу не узнать вас, ваше высочество? – На бесцветном, тронутом рябинами лице Бенкендорфа мелькнуло нечто, похожее на улыбку. Впрочем, он тут же напустил на себя непроницаемый вид.

– Ну вот. – Великий князь мял в руках шляпу. – Я так рад вас видеть! И Михаил, он тоже рад, не знаю, куда он запропастился.

Чтобы сгладить неловкость, Бенкендорф представил великому князю Николаю Павловичу своего друга – генерал-майора Воронцова. Его высочество принял рекомендации благосклонно, но все его внимание сосредоточилось на Шурке. Граф интуитивно чувствовал, что между ними есть что-то, чему, быть может, не нужны свидетели.

– А я вот стал сапером, – пробормотал царевич, – как всегда хотел…

– У вас еще в детстве были способности к взрывному делу. – Христофорыч не сдержал улыбки.

Николай Павлович побледнел.

– Я хотел сказать… Я… мы с братом, мы очень сожалеем о том, что тогда случилось. Наша глупая выходка стоила вам флигель-адъютантства… Простите меня.

Воронцов был готов поклясться, что короткие ресницы друга дрожат.

– Я ни о чем не жалею. Напротив, – быстро проговорил тот. – Это надо было сделать. Ваш наставник получил по заслугам.

Лицо великого князя просияло и тут же потухло.

– О нет. Генерал Ламсдорф желал нам добра. Видно, с нами по-другому было нельзя. Но вы… я всегда вас помнил.

В это время в конце аллеи появился второй великий князь. Он догонял брата, а когда приблизился, тоже воззрился на Бенкендорфа чуть ли не с обожанием. Царевичи хлопали глазами и были необыкновенно похожи друг на друга каким-то единым выражением лиц. Старший Николай казался довольно красив, но не той мягкой, женственной прелестью, которая исходила от императора Александра. У него был чеканный профиль римской статуи, дерзкий взгляд и серые холодноватые глаза на выкате. Что касается Михаила, то этот удался меньше. Невысокий, конопатый, со вздернутым павловским носом, он все время поглядывал на брата, признавая его главенство.

– Вы должны знать, – продолжал Николай, обращаясь к Бенкендорфу. – Мы тогда ни слова не сказали. И если вы думаете…

– Я знаю, – остановил его Шурка. – Если бы ваше императорское высочество отличалось меньшей молчаливостью, меня отправили бы не на Кавказ, а в Сибирь.

Николай внутренне возликовал.

– Значит, вы не винили нас?

– Смею сказать, я гордился.

Они пошли вместе по дорожке, разговаривая уже спокойнее.

– Меня женят, – сообщил великий князь. – Прелестная девушка. Прусская принцесса Шарлотта.

Бенкендорф воспринял известие как должное.

– Я тоже надеюсь вскоре обзавестись семьей, – сказал он, поддерживая солидный тон беседы.

– Рад буду увидеть вашу избранницу при дворе, – благосклонно заявил Николай.

Тем временем вдалеке за деревьями замаячили адъютанты. Они искали великих князей и настойчиво звали их. По лицу старшего промелькнула досада. Взгляд младшего выразил полную покорность.

– Нас пасут, как телят, – с раздражением бросил Николай. – Прощайте. Не говорите никому, что мы с вами виделись. Нам до сих пор запрещено подходить к вам на расстояние выстрела! – Он взял брата за руку. – Надеюсь еще встретиться.

Великие князья опрометью бросились бежать туда, откуда доносились голоса свитских, а Бенкендорф остановился, снял шляпу и промакнул лоб платком.

– Младшего им удалось сломать, – пробормотал он. – А из старшего можно подковы ковать.

Воронцов молчал, выжидающе глядя на друга. Случай был не таков, чтобы расспрашивать. Но Шурка все же посчитал нужным дать объяснения.

– Ты же знаешь, где я служил до Кавказа, – начал тот. – Вечные дежурства. Мне случалось стоять на карауле у классной комнаты этих юных господ. Их учитель Ламсдрф, скотина… – Шурка замолчал, видимо, подбирая слова. – Ну, и детки тоже не подарок. Упрямые, шкодливые… Хотя, с другой стороны, мальчишки как мальчишки. Что-то понимали. Что-то пропускали мимо ушей. Николя давалась геометрия и не давалась латынь. Ламсдорф орал на них, как в казарме. Младший просто залезал под парту. А старший дерзил, огрызался. Его лупили по пальцам линейкой и даже шпицрутеном. Однажды я не выдержал, вошел в класс, когда этот мерзавец, вытрясая из парня латинские корни, так шарахнул его головой об стену, что ребенок потерял сознание. В общем, я оттащил Ламсдорфа в сторону и пригрозил ему, что если он еще раз посмеет… я повешу его на собственных аксельбантах. – Бенкендорф перевел дух и вымученно улыбнулся. – Только не думай, пожалуйста, что я не докладывал вдовствующей императрице и даже государю. Но этот старый козел внушил им, что мальчишки тупые и злобные, если не сломать их своеволия, они станут, как Константин Павлович. Этого все боялись. И позволяли Ламсдорфу делать, что он считает нужным.