Ольга Елисеева - Париж слезам не верит [litres]

Генерал поднял руку, стараясь защититься от бури ее восторгов.

– Аграфена Федоровна, умоляю. Мне сейчас не слишком…

Мадемуазель Толстая замерла.

– Голова? – На ее лице отразился такой безграничный ужас, что Арсений, как бы худо ему ни было, не мог не рассмеяться.

Хотя если рассудить здраво – не до смеха. Мигрень началась еще в кабинете Нессельроде. Не столько от запаха кофе, к которому собеседники даже не притронулись, сколько от сложности политической конструкции, построенной статс-секретарем на глазах у изумленного генерала. Закревский не был человеком наивным. Послужишь по штабам – всякого насмотришься. Но сейчас вонь привычных армейских грехов была перебита густым наваром дипломатического дерьма. Словом, от услышанного у генерала сделались мигрени. И с каждой секундой жар в голове расплывался все шире. Адская боль сплющивала лоб, ударяла в затылок, сверлила виски.

– Тише, тише, Груша, – взмолился он, когда Толстая попыталась поддержать его голову. – Не надо. Сейчас пройдет.

Оба знали, что это неправда. Арсению было неприятно, что графиня второй раз видела его в подобном состоянии. Секундами в глазах становилось так темно, точно он лишался зрения. А потом белый, безжалостный жгут света причинял еще больше страданий, чем чернота. «Хоть бы в обморок грохнуться! – подумал генерал. – Стыда меньше». Еще немного – и он завоет в голос. А так, по крайней мере, чувства откажут ему на время, и взбалмошная подруга успеет довезти его до дома на Галерной. А там она уйдет, и можно будет корежиться на диване, сколько душе угодно.

– Сенечка, милый, чем помочь? – Голос Груши долетал до него, как из шахты. Будто девица не чирикала над ухом, а аукалась с подружками в лесу.

– Льда бы или снега, – простонал Закревский, уже не понимая абсурдности своей просьбы. – Чтобы жар от головы ушел.

– Господи, да где же я найду снега? – воскликнула Аграфена. – Постой! Сейчас мы жар оттянем.

Ей, кажется, пришла на ум некая каверза, не имевшая отношения к холоду.

– Потерпи, голубчик. Сейчас мы его… Сейчас.

Спутница заколотила кулачком в стенку кареты напротив кучера.

– Эй ты, зараза! Поезжай шагом! Да сверни в тихую улицу! Не смей гнать! Я тебе сказала.

Как она догадалась, что каждый удар копыт словно забивает Арсению в череп гвозди?

Потом Аграфена мигом опустила лиловые шторки на окнах экипажа. Подергала ручку двери – хорошо ли закрыто? И, убедившись, что находится в полной безопасности, попросила:

– Вы, Сеня, смотрите на потолок, пожалуйста.

– Что вы… Зачем?

– Тихо, тихо, – успокаивала она его, уже соскользнув на пол. – Не надо ничего говорить. Вы же знаете: я плохая. Мне все можно.

Менее всего он был способен сейчас бдеть за приличиями. Сначала ему стало еще хуже. Потому что горячая боль и горячее же наслаждение слились в один влажный комок. Потом жар начал скапливаться в принципиально иной части тела. Плотное кольцо губ Аграфены, казалось, могло высосать хворь, как яд из раны. В какой-то момент Арсений ощутил, что не справляется с собой, и на пике адских удовольствий отдал ей мучительный жар, распиравший его тело.

– Вуаля! – провозгласила Толстая, откинувшись от него к краю противоположного кресла. – Фейерверк на Неве. Кстати, мы едем по набережной.

Арсений смотрел на спутницу в полном ужасе. Голова, как назло, была совершенно ясной.

– Вам лучше? – Груша смеялась. – Сознайтесь, лучше?

– Аграфена Федоровна, зачем вы все это делаете? – взмолился он. – У вас совести нет. Ведь Пост.

– Очень мило! – надулась спутница. – На себя посмотрите. Сидите со спущенными штанами и учите меня морали. Еще минута – и ваша голова разлетелась бы, как арбуз в тире. Кстати, в Пост положено совершать добрые дела. Вот и приласкайте меня. – Она шустро взобралась ему на колени и стукнула кулачком в стенку.

– Правь к Прачечному мосту. Потом к Верхне-Лебяжьему. Небыстро.

Генерал понял, что фейерверк продолжается. Но не имел сил сопротивляться.

– Сеня, разве можно во всем себе отказывать? – между тем мурлыкала Толстая. – Ведь я вам нравлюсь? Нравлюсь. Я знаю. Ну, пожалуйста, ну я хочу быть вашей любовницей. Обо мне никто никогда так не заботился. Я же не в жены набиваюсь! Никаких обязательств…

Черт возьми, она расшевелила бы мертвого! А Закревский, хоть и стоял на краю могилы, да каждый день откладывал срок заказывать отходную.

– Груша, я с вашим темпераментом в одиночку не справлюсь, – пошутил он при ее повторном радостном: «Вуаля!»

– А я вам исключительных прав не обещаю.

Они катались часа два. От моста к мосту. От сфинкса к грифону. Кучер Главного штаба успел подумать очень многое о господах генералах, их барышнях и использовании служебных карет. Когда он все-таки доставил седоков на Галерную, дама дала на чай целый рубль. Знать, богатая бабенка попалась дежурному генералу. И зачем бы ей такой замухрышка?

Вечером следующего дня Арсений и князь Волконский сидели в кабинете начальника Главного штаба на втором этаже. Было уже так поздно, что малиновая полоса над Зимним сменилась угольной сажей с кое-где рассыпанной солью звезд. Служащие разошлись. И письмоводители, и копиисты, и столоначальники, и повытчики. Только сторожа с колотушками гремели то у одного, то у другого угла здания, окликая друг друга: «Слу-у-ушай!»

На столе перед генералами стоял початый графин водки. Сей неуставной момент искупался только запертой дверью и крайней неординарностью ситуации. Тяжело подчиненному пить с начальником. Тяжело начальнику, презрев субординацию, слушать от подчиненного все то, что Петр Михайлович сегодня услышал.

Закревский не утаил ничего. Дал полный отчет в потраченных деньгах, ознакомил с копиями документов, изъятых в Министерстве иностранных дел, и слово в слово пересказал беседу с Нессельроде. Грозный Петрохан насупился, наклонил вперед бычью голову, вот-вот боднет, и собрал губы гармошкой, как у надутого младенца.

– Полагаете, Карлик соврал?

Волконский с шумом втянул воздух и мотнул головой.

– Нет, похоже на правду.

– Но государь не мог…

– Мог, – отрезал Петрохан. – Мог просто не пожелать знать, как именно Нессельроде обделает дело. Его величество любит самоустраниться и наблюдать за событиями со стороны.

Князь скрестил руки и оперся о них лбом.

– Но с чего она взяла, что я собираюсь развестись с Софьей? Тем более… послать ее в «желтый дом»? – Кажется, предательство мимолетной любовницы огорчило его больше, чем откровенное равнодушие царя. – Я никогда ничего подобного не обещал.

– Охотно верю, – кивнул Закревский. – Но мадемуазель Жеребцова весьма прыткая особа.

– Да-а, – протянул Петр Михайлович, наливая себе стопку. – Но до титула княгини Волконской ей не допрыгнуть. Клянусь Богом! Бедная Соня. Доктора не знают, что посоветовать. И ей тяжело без детей.