Игорь Абрамов-Неверли - Лесное море

Все — и одежду и документ — он получил в фанзе Третьего Ю. Ашихэ сказала, что это прислал друг, который ждет его в Харбине. Надо только позвонить ему по телефону — номер 44–03 — и сказать: «Это я, Потапов. Отец прислал меха для Петра Фомича». И Петр Фомич назначит ему свидание, поможет перебраться в Центральный Китай, в порт, а оттуда он уедет в Польшу.

— И что же ты будешь делать там, на родине?

— Гожусь я только для работы в лесу. Но там в лесничие не возьмут без диплома, без специального образования, а у меня и то, чему учили в гимназии, все из головы улетучилось. Я совсем одичал.

— Знаешь что… — начала было Ашихэ, но, встретив его доверчивый и немного мечтательный взгляд, только пододвинула ему блюдо с беличьим жарким: — Ешь.

— Ты что-то хотела сказать.

— Нет, ничего. Подкрепись, дорога будет трудная, Вэй-ту, очень трудная.

— Ну, самое тяжелое позади.

— Будь готов ко всяким неожиданностям. Ты узнаешь много горького и страшного. Но, думаю, Петр Фомич тебе поможет.

Да кто же, черт побери, этот Петр Фомич или, вернее, тот человек, что скрывается под таким именем? Кто этот человек, который издали опекает его, Виктора, заботится о нем, как родной отец?

Судя по имени-отчеству, он русский. Будь Багорный жив, Виктор готов был бы поклясться, что это он. Ведь в ссылке отец с ним крепко подружился, оказал ему услугу. И, наконец, Багорный каким-то непонятным образом впутал их семью в страшную тайну, навлек на них месть японцев…

Однако Багорный давно погиб, Алсуфьев сам похоронил его и вернулся с его винтовкой.

Так кто же этот благодетель? У семьи Доманевских друзей было мало и среди них, конечно, ни единого богача или влиятельного человека. Правда, когда отец торговал мехами, с ним вместе работал один русский — бывший поручик, немного фантазер, а немного жулик. Он потом уехал в Австралию и в Мельбурне разбогател, став парикмахером. У него были три парикмахерские, и он в письмах звал к себе Доманевских, описывая, как хорошо ему живется. А отец Виктора говаривал: «Ишь как легко добывают богатство из мыльной пены!» Но как звали того русского, Виктор не помнил. Да и возможно ли, чтобы парикмахер до сих пор не терял его из виду? А впрочем, кто знает? Может, этот человек служит в английской разведке? Может, англичане думают, будто он, Виктор, знает то, что знали его отец и Багорный об оружии Танака?

Догадки одна нелепее другой мелькали в голове Виктора, но ни одна не подсказывала, как ему рассчитаться с японцами, как решить этот вопрос жизни и смерти. Ибо таким именно этот вопрос оставался для Виктора: решение его было неизменно, хотя сам он переменился до неузнаваемости.

Когда он пришел сюда, был июнь тридцать девятого года. А уходит в феврале сорок второго. Два года и восемь месяцев…

Конечно, он был хорошо приспособлен к жизни в тайге. Рос здесь, с малых лет охотился вместе с отцом и, когда окончил гимназию и с аттестатом зрелости приехал домой, был уже превосходным стрелком, знал тайгу, зверей, природу, как всякий хороший охотник… Но за эти два года и восемь месяцев, когда он был всецело предоставлен самому себе, когда без устали выслеживал добычу и его самого выслеживали как зверя, чтобы уничтожить, за эти годы он стал настоящим человеком тайги, человеком с повадками лесных животных.

Гимназическая наука ему в тайге не пригодилась, но общее развитие, которое она дала, — очень. Он соображал быстрее обыкновенного тавыды, способен был делать выводы. Это его образование даже как-то регулировало работу мускулов, нервов, всех органов чувств. А чувства и ощущения у него теперь были совсем как у первобытного, не оторвавшегося от природы человека.

Спит он, например, под елью и во сне слышит все решительно — и как дерутся между собой жуки, и как ползает какой-нибудь гад. По лесам ходил бесшумно, как тень, как невидимка. Безошибочным чутьем распознавал запах кабана или барсука, недавно прошедшего здесь. По лисьим следам узнавал, молодой ли это лисенок или старая лисица. Следы были как будто и одинаковы, а он по ним угадывал, какого цвета мех у лисы. Он всегда находил куницу или соболя, хотя они на протяжении километров путешествовали не по земле, а по деревьям. Он способен был неутомимо, дни и ночи идти за оленем, пока олень не падал в изнеможении.

Он знал теперь тайгу лучше, чем знает ее птица или зверь, понимал их язык и читал письмена таежных людей — все эти зарубки на деревьях, надломленные или определенным образом перевязанные ветки и уложенные на лесных тропах палочки и камни.

Вот и сейчас, проходя мимо двух связанных на прибрежном кусте веток, он уже знал, что это означает: «Берегись, здесь самопал!»

Таким веками принятым в тайге способом старый Ю предостерегал всех, чтобы не шли этой тигровой тропой, а то с ними может случиться несчастье.

«Тайга меня всему учила, и ученье не пропало даром», — думал Виктор. Ведь все это время он один в сущности кормил всех. Люй Цинь перестал собирать в тайге женьшень, стал сам разводить и его и всякие лекарственные травы. А доход это дело начнет приносить не скоро. Пока же Люй Цинь, при помощи Виктора переправляясь через озеро, продавал и менял на продукты шкуры и мясо зверей, это было выгоднее. Алсуфьев, с тех пор как дорвался до книг, думал только об атомах, целые дни угрюмо молчал, писал, заполняя страницы математическими формулами, и на все смотрел рассеянно, невидящими глазами. Окружающие иногда спрашивали себя, уж не завелась ли у него в голове эта «тяжелая вода», которой он постоянно бредит, которую собирается получать скорейшим и дешевым способом…

Так и жили они все трое тем, что добывал Виктор охотой, и неплохо жили. Но вот распалась их семья. Первым ушел Алсуфьев — он уже нашел способ получать «тяжелую воду», да и другие свои идеи хотел проверить на практике. Теперь уходит он, Виктор. Вот он идет и несет в сумке трофеи, о каких мечтает каждый таежный охотник и часто даже гибнет из-за них от пули идущего следом грабителя. Несет две пары пантов, и притом не обыкновенных, а пятнистого оленя. Цена им — четыреста долларов за пару. Значит, он получит восемьсот доллаоов, да еще у него есть тринадцать собольих шкурок! Хватит на дорогу до Польши. Не придется занимать у Петра Фомича — или как его там…

— Не пропадем, Волчок, верно?

Волчок, словно в подтверждение, весело завилял свернутым в бублик хвостом. Удивительно смышленый песик! От Яги он унаследовал охотничьи способности, от Жука — веселый нрав.

Виктор сошел с речной дороги, чтобы выйти ближе к Тигровому броду.

С высокого берега он оглянулся. Жаль было расставаться с тайгой и с Ашихэ.

Он мало знал Ашихэ. Сколько раз он говорил с нею?

Первый раз — в лодке на озере; второй — двадцать третьего июня, в годовщину смерти матери. Возвращаясь с могилы, он тогда по пути зашел к Ю.