Игорь Абрамов-Неверли - Лесное море

Праздник бездумного и безудержного веселья, подобный карнавалу в засушенном постами средневековье. Праздник долгожданный и желанный, которого жаждут, как только может жаждать его народ, не знающий еженедельного отдыха, работающий без передышки все — семь дней в неделю… Люй Цинь объяснял когда-то Виктору, что только детям нужен короткий отдых после короткого периода работы, а взрослый предпочитает долго работать, зато и отдыхать подольше. «Мы — древний народ, — говорил Люй Цинь, — поэтому и живем без воскресений. Зато праздники у нас длятся долго, и тогда мы обо всем забываем».

Перейдя пути, Виктор очутился в Новом городе. Здесь китайский праздник чувствовался уже меньше, он словно растворился в этом европейском квартале. Виктор остановился у кино и стал рассматривать фотографии. По праздникам сеансы начинались с двух часов, и он мог бы сейчас попасть на первый. Но здесь шел японский фильм «Любовь самурая», очень старый, заигранный, Виктор его видел еще три года назад, и не так уж хорош был этот фильм, чтобы стоило смотреть его второй раз. Кроме того, ему противны были японцы. И стоял он сейчас у входа только потому, что его привлекли фотографии. За его спиной захрустел снег под чьими-то быстрыми шагами, и он услышал разговор по-польски:

— Это здесь.

— Но ты же обещал, что покажут Варшаву.

— И покажут. После фильма. Платишь ты. Проиграл, брат, так плати.

Двое прошли мимо Виктора к кассе. Рысек и Манек! Он узнал их сразу. Оба не особенно переменились с тех пор, как они все трое кончили гимназию. «Варшава, — подумал он с волнением. — Да если тут покажут хоть уголок, хоть краешек Варшавы, тогда…»

И он, не задумываясь, пошел за ними к кассе.

Виктор был совершенно уверен, что товарищи не узнают его в этом костюме. Отходя от кассы, юноши оглянулись на него совершенно безучастно. И он спокойно уселся за спиной у них. Это дало ему возможность слышать весь разговор.

— В последний раз я здесь, — говорил Рысек. — Не скоро теперь удастся побывать в кино.

— Когда ты едешь?

— Во вторник.

— Значит, кладовщиком будешь?

— Да, так уж пришлось. Увы, науку хапать у нас не проходили. Я сказал Островскому: господин директор, на такое жалованье разве проживешь? А воровать я не умею. А он в ответ: «Жаль. Если в допустимых размерах… Я не мелочен».

— Еще бы, ведь добро-то не его! Хозяин — Ковальский.

— Ошибаешься. Островский уже разошелся с Ковальским, у него теперь совсем новое предприятие. Он, Лейман, Квапишевич и еще кто-то вошли в компанию. Затевают, как я слышал, нечто грандиозное. Пока готовят склады, вот я и получил эту должность.

Свет в зале погас. Сперва показали киножурнал. Пропаганда. Японский премьер-министр генерал Тодзио: «За все свое долгое существование Япония ни разу не знала поражения». Японские войска уже в Маниле, в Малайе. Триумфальная арка, сложенные из живых цветов слова: «Да здравствует Великая Восточно-Азиатская сфера общего процветания!»

Дуче Муссолини на балконе под приветствия толпы объявляет: «Восточная Африка — наша». Канцлер Гитлер на трибуне рейхстага, размахивая руками, истерически кричит, что он игнорирует придирки так называемого президента Рузвельта и вообще считает, что Рузвельт сумасшедший. «С нами бог, он благословил новый порядок!»

Вот оно как называется! — удивился про себя Виктор. Значит, в Европе «новый порядок», а здесь — «Великая Восточно-Азиатская сфера общего процветания»!

«Через Варшаву, бывшую столицу карликового государства, — которое даже не имело права на существование проходят бесконечные ряды пленных, взятых нашим союзником под Москвой…»

Наконец-то! Авось, покажут Лазенки, Замок, Зигмунтову колонну, на которую иногда садятся — пролетающие журавли…

Но показали серые дома и кое-где развалины, снег, смешанный с грязью — зима там, видно, мягче, чем в Маньчжурии, — седую реку в легком утреннем тумане… Потом мост Кербедзя, харбинца — ведь он был первым вице-председателем правления КВЖД… Дальше — колонна Зигмунта, но такая маленькая, что на ней и ворона не сядет. И вереницы военнопленных. Шли они медленно от моста вверх, изнуренные, в лохмотьях, шлепая по — грязи босыми или замотанными в тряпки ногами. Конвойные были угрюмы, не поднимали глаз. Женщина на тротуаре плакала. Какой-то паренек в пальто с поднятым воротником вдруг обернулся, глянул прямо в объектив — и Виктор вздрогнул.

В зале зажгли свет, музыка играла какие-то отрывки, то веселые, то сентиментальные, несколько опоздавших топтались между рядами, а Виктор ничего не замечал, пронзенный этим взглядом варшавского паренька. Он не запомнил, какие глаза, какое лицо у того, но стало вдруг как-то пусто на душе, тяжко до слез, как будто сам растоптанный город смерил его только что страдальческим, но гордым взглядом.

А Рысек и Манек продолжали разговор. Ведь рядом не было никого, кроме какого-то парня из тайги, и они беседовали свободно, не стесняясь.

— …скажу тебе точно — это продолжалось двадцать дней. Наступали три армии, но Варшава оборонялась. У тех — танки, бомбардировщики, тяжелая артиллерия, а Варшава не сдавалась! В ней оставалось еще немного солдат, — ну и население. У кого была винтовка, тот садил из нее, швырял гранаты, но больше всего шли в ход бутылки с бензином… И так двадцать дней!

— Честное слово, Рысек, я бы не задумываясь пошел в нашу армию!

— Так иди.

— Ну, знаешь… А родные?

— Тогда сиди на месте. А были такие, что оставляли родных и шли.

— Но не из нашего класса.

— Из нашего класса, Манюсь, только один поступил как поляк. Как вспомню про него, беднягу, и про эту трагедию…

— Ты о Витеке?

— А о ком же еще? Ты со мной согласен?

— Жаль его, конечно. Орлом он не был, но…

— Ах ты дрянь этакая!

— Что-о?

— Если хочешь точнее, могу и по-латыни: geotrupes stercorarius [16]! Не воображай, будто твой жалкий, куриный умишко видит дальше и яснее с тех пор, как ты служишь бухгалтером у достопочтенной фирмы наследников Сюй Цзин-чэна, которого в свое время перепилили пополам деревянной пилой…

— Да какая муха тебя укусила? Чего ты бесишься?

— А ты не заявляй этак свысока — «орлом он не был»! Ты-то кто? Жук на японском навозе! И я тоже. А Витек боролся…

— Ну, не знаю. О нем столько ходило слухов, но в конце концов мы ничего толком не знаем. Только то, что он погиб, — вот и все.

— Нет, не все. Он — герой, понимаешь? Когда убили его родителей, он засел над оврагом и дрался с целым взводом. Один! Половину взвода уничтожил — стрелок-то он первоклассный! Потом добытым в бою штыком пригвоздил свой аттестат к кресту на могиле и ушел в горы к Среброголовому.

— А дальше что?

— Видишь ли, в бою под Шуаньбао партизаны дали Витеку такое задание…