Игорь Абрамов-Неверли - Лесное море

— Тебе легко говорить… Ну, садись.

Она придвинула ему кресло отца.

— Можешь вообразить, что ты сегодня «кололь».

— Что такое?

— Это Войтусь так говорит, сынишка папиного фельдшера — Малиновского. Чудный малыш! Спрашиваю у него: «Как поживаешь, Войтек?», совсем забыв, что в этот день он именинник. А он: «Сегодня я кололь и буду пить из чашки!» Слышал бы ты, с какой гордостью он это заявил! А ты что будешь пить? Коньяк, водку? Из рюмки или, может, из чашки, как Войтусь?

— Спасибо. Я, как говорит наш Коропка, не выношу этой вонючей гадости.

— А вчера небось пил? Ведь ты был с ними у… той особы!

Виктору не понравился ее пренебрежительный тон и гримаса отвращения.

— Был. Мария Петровна — женщина очень славная. Она…

— Очаровательна, да?

Виктор спокойно выдержал злой взгляд ее потемневших глаз.

— Да, очаровательна. И я не удивляюсь твоему старику. А ты, Кабарга, не злись. Любовь, говорят, чувство неземное, это тебе не фунт изюму!

— Что отец одурел на старости лет — это еще понятно. Он всегда был слаб и доверчив, и женщины этим пользовались. Но ты, ты-то как можешь верить в любовь за трехкомнатную квартиру с прислугой и полное содержание? Живет без всяких обязанностей, только ради своего удовольствия и удобств. Для этого она завела старого любовника! Высосет из него все и бросит! Такая любовь — грязь, мерзость, хуже уличной… — Тао даже задохнулась от волнения и умолкла.

— Перестань, Кабарга. Я вчера нарочно присматривался к пани Мусе. По-моему, она искренне любит твоего отца. Да, да. Что можно понять в таких вещах?.. Не сердись и дай-ка мне лучше чего-нибудь поесть.

— Вот рыба, вот холодная гусятина… А может, ты бы всё-таки выпил чего-нибудь?

— Нет, спасибо. Водку терпеть не могу, меня мутит от одного ее запаха.

— А мне хочется выпить…

— Так пей.

— Что ж, и выпью!

Она налила себе большой бокал рубиновой жидкости — должно быть, вишнёвки.

— Жаль, что не могу с тобой чокнуться.

Виктор как раз в эту минуту поддел на вилку ломтик лососины.

— Почему не можешь? Твое здоровье! Пусть у тебя выпускные экзамены сойдут хорошо!

И он стукнул вилкой о ножку ее бокала. Тао подняла бокал к глазам:

— Спасибо. А тебя поздравляю с воскресением из мёртвых.

— Ага, и ты уже слышала!

— Все об этом говорят.

— Выходит, и я взлетел на воздух вроде Володыевского.

— Не знаю, почему ты говоришь об этом так язвительно. Все тебя считают героем.

— Неужели они так любят китайцев?

— Нет, просто ненавидят японцев. И когда услышат что кто-то отважился…

— Понимаю. А ты случайно не знаешь, откуда пошла эта легенда?

— Не знаю. Первый раз услышала ее от Лели.

— Кто это — Леля?

— Моя подруга, Леля Новак, ты ее, наверно, знал. А она слышала это от Средницкого.

«Ага, все от того же Средницкого», — подумал Виктор, вспомнив то, что Рысек говорил Манеку об этом человеке, и его предостережение: «Будь с ним осторожен».

Он хотел спросить у Тао, чем сейчас занимается Средницкий, но Тао в эту минуту вспомнила о рубцах и убежала на кухню.

Тао производила впечатление совсем взрослой, старше своих семнадцати лет. Очень уверенная в себе, она явно умничала и щеголяла цинизмом — должно быть, считала, что это модно и ей к лицу. Но с Виктором (сейчас он наконец понял, что именно его удивляло в поведении Тао) она держала себя так, как если бы они только вчера расстались в летнем лагере отряда имени королевы Ядвиги. С ним она оставалась все той же девочкой-подростком, обожающей своего инструктора, буйной и взбалмошной девчонкой с трудным характером для которой, как говорили все, единственным авторитетом был Виктор Доманевский.

Должно быть, решил Виктор, наше отношение к человеку иногда так глубоко в нас укореняется, что изменить его позднее уже невозможно. Вот таково же и его отношение к Коропке. За последние три года он, Виктор, пережил больше, чем Коропка за всю свою жизнь. Он гораздо зрелее своего старого учителя, и однако, встречаясь с ним, чувствует себя иногда по-прежнему мальчишкой и, несмотря на практическую беспомощность и смешные слабости учителя, не может в его присутствии внутренне выпрямиться, держать себя как равный с равным и вряд ли от этого когда-нибудь освободится.

Вернулась Тао с кастрюлькой рубцов. Горячий ароматный пар ударил в нос, и Виктор вспомнил о Лизе. Разрезая корочку теста, в которое запечены были рубцы, он дал себе слово навестить Лизу сразу после свидания с Петром Фомичом на Сунгари.

Тао грызла бисквит, запивая его вишневкой.

— Ты, я вижу, уже все, знаешь. Рассказали тебе?

— Конечно, — ответил Виктор в полной уверенности что она имеет в виду легенду о его героической смерти.

— Все?

— Ну, насчет меня как будто все.

— Как я рада! Камень с души свалился! Мне так тяжело было жить с этой тайной.

— Ну, ну, не преувеличивай.

— Нет, право, я все время чувствовала себя виноватой. И не раз думала, что тебя это, наверно, мучает. Безобразие какое! Я им тогда сразу сказала: «А все-таки то, что вы с ним сделали, — попросту свинство!»

Виктор чуть не поперхнулся. Ведь эти самые слова он слышал тогда во сне! Значит, ее угнетала все время вовсе не легенда о его смерти, а какая-то другая тайна. Неужели здесь разгадка его видения в горах?

Он сказал уклончиво:

— В самом деле? Отчего же ты мне вчера этого не рассказала?

— Ох, меня так и подмывало сказать. Но ты пойми, я дала отцу и Багорному честное слово, что никогда никому не разболтаю. Меня уверяли, что от этого зависит твоя жизнь и жизнь других людей, в том числе и моя собственная, и жизнь отца.

— Это верно, — поддакнул Виктор, понимая уже, что напал на след. Только бы не выдать себя!..

Он потянулся за перечницей и, поперчив рубцы, сказал довольно равнодушно:

— И они были совершенно правы, Кабарга. Но сейчас когда это для меня уже не секрет, мы можем говорить откровенно. Интересно, что ты тогда думала обо всем этом?

— Сначала я пришла в восторг. Подумай только — похищение! Самое настоящее похищение в лучшем стиле — и притом в начале каникул! Похищение дерзкое, как в фильмах, — у самого дома. Ты же знаешь наша дача в Шитоухэцзы недалеко от станции и от полицейского поста. А они, как ни в чем не бывало, поздоровались с нами, и один из них, седой, любезно приглашает сесть на мулов: «Извините за беспокойство, господин доктор, но наш раненый находится далековато отсюда. Сразу после операции мы вас отпустим». Ну, как в сказке, правда? И знаешь ли, когда я так ехала, верхом на муле, похищенная по всем мексиканским правилам, с завязанными глазами, я боялась только одного — что потом этому никто не поверит. Все мои подружки позеленеют от зависти, но, когда, опомнятся, начнут кричать, что это вранье, турусы на колесах! А у меня никаких доказательств, ни единого снимка! Не смейся Витек!..