Владимир Видеманн - Запрещенный Союз. Хиппи, мистики, диссиденты

Просыпаться не хотелось, но солнце уже встало и с упреком обжигало. Я нехотя приподнялся: мальчишка, по-видимому наблюдавший за мной, мгновенно исчез в юрте, и через минуту женщина вынесла мне завтрак. Поев, я распрощался и быстро стал подниматься по тропе… Все уже давно встали и работали. Ни одного мужчины в стойбище не было. Да-а-а, урус-геолог, кафир неверный, чего от тебя ждать… Нехорошо получилось.

Я поднимался все выше и выше, и, когда казалось, что вот за этим перевалом я увижу простирающуюся внизу долину, вместо этого открывался еще более крутой подъем… В конце концов я вышел на зеленый луг в устье реки, которая начиналась в ледниках, за которыми вроде бы не могло быть еще порога. Свой подъем я начал с защитной мантры, составленной Рамом перед нашим отъездом: „Ом Рам, Рамо Там! Сарва грахан, вигхнан, Шантим Куру Сваха! Шри Рам, Рамо Там! Сарва, грхьебйо, вигхнебйо, шатрубйо — Сваха! Ом“. И полез… На мне были тесные кеды. Чтобы ноги не болели, я завязал их наподобие сандалий. Пальцы ног у меня торчали наружу, но иногда это помогало цепляться за выступы. В азарте, я оторвался и лез под козырек, не имея при себе даже пары метров веревки, не говоря об альпинистском снаряжении. Зацепившись за край и повиснув на руках, я подтягивался и выползал на новый плацдарм…

Так я оказался в довольно рискованной ситуации. Вниз, то есть назад под навес, дороги нет (система „ниппель“), вперед — тоже. Я стоял на уступе шириной в две стопы, а передо мной лежал склон, отполированный дождями, ветром и солнцем. У меня был выбор: бежать 30 метров по поверхности с наклоном почти 75 градусов или оставаться стоять до полного омумиения на этом краешке скалы. Вот он — момент Истины! „Беги!“ — сказал я себе. И побежал по камешкам, которые торчали из поверхности. Надо сказать, что и попасть ногой на камешек было не так просто, но оставаться на нем нельзя и секунды: мгновенно прыгай на следующий… Добежав до середины, я почувствовал, как булыжник под ногой соскользнул и покатился в пропасть, за ним — и я…

Падал я как-то пафосно. Сначала быстро лег на живот и расставил ноги и руки наподобие паука, но это не прекратило и даже не затормозило скольжения. „Вот и все! — пронеслось в голове. — Но этого не может быть! Я должен жить! Не может все кончиться так бессмысленно!“ Но перед лицом убегала куда-то вверх желтая глина… Я вжимался всем телом в эту бегущую подо мной поверхность. Жизнь навязчиво побежала обратно. Что это? „Ом Рам, Рамо Там…“ — не помогает. „Бисмилля ир Рахмон, ир Рахим…“ — не цепляет. Что еще осталось? А вот по-японски: „Намо Амито фо…“ „Отче наш, Иже еси на небесех. Да святится имя Твое, да прийдет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли…“ До края оставалось метра два. И вдруг я увидел канал Грибоедова и отраженный в воде храм Спаса на Крови в вечных строительных лесах. В тот момент, когда я почувствовал, что ноги повисли над пропастью, левая ладонь будто прилипла к поверхности, и я остановился. „Что это?“ — подумалось. На расстоянии вытянутой руки я увидел травинку, точнее — соломинку. Вот, еще один символ… Как змея, я медленно, стал перемещать свой центр тяжести к этой соломинке.

Дотянувшись, я осторожно, стараясь не повредить ее, вытянул себя на несколько сантиметров… Полежал. Потом еще и еще. Так я поднялся на метр, и настал момент, когда надо было отрывать левую руку от земли. Вся ладонь была в крови… Во время скольжения я протер на холме Луны кожу, и кровь залила всю руку. На ней я и приклеился. Дальше-то вообще сойти с ума можно… Я часов пять, если не больше, преодолевал расстояние 15 метров. А потом, еще до вечера, поднялся под дождем на ледник, где и переночевал. А утром в двух метрах от себя обнаружил в снегу следы барса… Сильный ветер был ночью — в мою сторону. Вот зверь и не учуял гостя».

Вернувшись в Душанбе, мы встретили Каландара. Кая была дома с ребенком и бабушкой. Все возвращалось на круги своя. Каландар сказал, что встретил на Матче каких-то двоих людей из Москвы. Выяснилось, что это были Игорь и Наташа, о которых Хайдар-ака говорил на Таганке. Теперь и это кольцо замкнулось.

В те времена некоторые люди из нью-эйджевского мейнстрима пытались серьезно законтактировать со среднеазиатскими религиозно-традиционалистскими кругами, поскольку последние представлялись им носителями аутентичных инициаций. Для установления такого контакта имелось теоретически две возможности: налаживать официальные отношения через Духовное управление мусульман (ДУМ) или же искать альтернативные каналы, в качестве которых обычно фигурировали различные суфийские общества, репрезентирующие так называемый параллельный ислам (помимо мистиков, им интересовался также КГБ). Мне приходилось иметь дело с обеими сторонами.

Общим предметом соприкосновения был в данном случае Коран — не в смысле его содержания, а как конкретный предмет незаконной торговли. Дело в том, что после первой же поездки в Среднюю Азию я как профессиональный самиздатчик увидел недостатки в тамошней книжной индустрии, не удовлетворявшей духовно-культурных запросов широких кругов местного населения. В частности, огромным дефицитом в те годы здесь была книга книг ислама — священный Коран. Первоначальным намеком на эту проблематику послужила случайно дошедшая до меня информация о том, что якобы в Баку том Корана стоит примерно сто рублей. Я пометил эту тему галочкой и вспомнил о ней, попав в Таджикистан. Вернувшись в Эстонию, я принялся организовывать процесс производства священной книги. Мне удалось «завербовать» девушку из гэбэшной конторы, которая имела постоянный доступ к ксероксу. Я объяснил ей, что речь идет о материалах по средневековой арабской поэзии, которые нужны ученым для практической работы. В качестве матрицы у меня была ксерокопия с двуязычного (русско-арабского) казанского издания Гордия Саблукова (1878).

На первый раз я заказал десять «пробных шаров». Готовый продукт представлял собой кирпич форматом А4 и толщиной почти тысячу страниц, поскольку текст был напечатан лишь с одной стороны листа. Зато хороший крупный шрифт, огласовки, указания на паузы, орнаментальная рамка, твердый темно-малиновый переплет. Несколько тяжеловесно, зато торжественно. Первый экземпляр я подарил доктору Халиму в Верхнем Лучобе. Второй — Игнатьичу.

Человек по имени Анатолий Игнатьевич [197] Анатолий Игнатьевич Мерзляков – душанбинский йог, целитель, маг. Завсегдатай Зеленой чайханы в Центральном парке. Местная знаменитость. , или просто Игнатьич, жил в Душанбе на улице Чапаева, в двух шагах от Центрального телеграфа, за кинотеатром «Джами», в старом одноэтажном доме розового цвета. При входе прямо с улицы вы попадали в темную кладовку, до потолка заваленную непонятным скарбом, а затем оказывались в большом помещении, состоявшем из двух смежных комнат. Вдоль стен тянулись бесконечные ряды полок, заставленные книгами, странными фигурами из гипса или иного материала — от статуэтки Будды до бюста Индиры Ганди — и плотными пачками рукописей. Остальное пространство было увешано загадочными схемами, фотографиями йогов и объектов предположительно внеземного происхождения. На дальней стене второй комнаты, напротив входа, висел большой восточный ковер, а на нем — два скрещенных кривых клинка. Посредине этого космоса располагался стол, уставленный странной формы посудой, пиалами, пепельницами, плевательницами, подсвечниками, флаконами и прочими мистериальными аксессуарами. За столом, в свете импровизированных юпитеров, обычно восседал сам Игнатьич, потягивая свой знаменитый «антигрустин».