Юрген Ангер - Шварце муттер

- И не думал, ваше сиятельство.

- Этот человек – которому нужно переписать банковский счет – он очень мне дорог, - физиономия обер-гофмаршала приобрела мечтательное выражение, - Поэтому сделай все как следует. Смерть отвезет тебя к нему…

- Смерть? – переспросил Яков, и Левенвольд сощурился, как кот:

- Десэ. Он тоже доктор – доктор Смерть. Долго ли готовится твое зелье?

- Час. Максимум два.

- Блестяще, - Левенвольд зевнул, откинул с запястья кружево цвета берлинской зелени и расстегнул причудливый браслет, тяжелый, бриллиантово-изумрудный, - Вот она, твоя плата. У меня никогда нет денег, но моя – невеста ли? – подарила мне эту вот цацку. Хотел вернуть ей, но отдам – тебе, Яси Ван Геделе.

Левенвольд взял руку доктора и застегнул на нем браслет с веселой торжественностью:

- А теперь мы ляжем спать, Яси Ван Геделе. Увы, каждый – в свою постель. Чтобы иметь силы продолжить наши газарты – будущей ночью. Доброго утра и спокойного сна. Яси Ван Геделе.

- Можете звать меня просто Яси, ваше сиятельство, - позволил доктор.

- Быть может, мне нравится, как звучит твое имя, как музыкальная фламандская пьеса. Нравится повторять – Яси Ван Геделе…

- Почти так же красиво, как Рейнгольд Левенвольде, - обезоруживающе и нежно улыбнулся доктор, и Левенвольд в ответ весело рассмеялся, и жестом указал ему на дверь – ступай же, Яси…Яков разминулся в дверях с великолепным дворецким, явившимся разоблачить своего патрона перед сном. Кейтель был в ливрее и даже в парике, и сделал вид, что видит Якова впервые в жизни.

Доктор Ван Геделе спустился по лестнице, миновал гостиную – и не преминул походя оценить, настоящий Ватто на стене или подделка? Похоже, Ватто был настоящий, или самая точная копия. Картина изображала благовещение – но в куртуазных декорациях. Мария в фижмах, Габриэль в чулках и в кафтане с отрезной талией…Яков скользнул в дверь для слуг, и направился к выходу мимо вереницы спящих, запертых комнат.

- Доктор! – цепкие горячие пальцы удержали его за рукав, и крепкая ручка ловко втянула Якова за приоткрытую дверь, - Я в окошко видала, как ты к нам шел.

Лисичка Лукерья, розово-золотая, запыхавшаяся и взволнованная, стояла напротив Ван Геделе в темной комнатке, заставленной какими-то пыльными сундуками. И пахло в комнате – совсем как в тайном подземном хранилище, полном краденых фруктов. Конечно же, из-за навязчивых ее духов.

- Так твой хозяин – теперь и мой хозяин, - усмехнулся Яков, - А ты что же – и живешь в его доме?

- Где ж еще? Нас тут добрый гарем, полны антресоли и две пристройки. А что ты делал у хозяина в такое время, а, доктор? – подозрительно спросила Лупа-Лукерья, и зло сощурилась – словно ей было дело, и пребольшое.

- Граф сватал меня к вам, на антресоли, - весело и, по сути, правдиво отвечал Яков, - Как раз в гарем.

- Врешь ты все, - оскорбилась за графа Лупа, - Хозяин с мужчинами не махается, он не из таких. Это все завистники про него выдумывают, оттого, что он – петиметр, а они все – выхухоли.

- Какие ты слова знаешь, - умилился Яков, с симпатией разглядывая Лукерьино треугольное личико – без театральной краски оно выглядело трогательно-прозрачным, и золотые веснушки сияли на белой коже – как на графе его «пудрэ д’орэ». Только Лукерьино золото – увы, ничего не стоило.

- Ты же не сватать меня приходил? – выпалила Лупа, глядя доктору в глаза с каким-то религиозным ужасом, - Нет ведь?

«Вот еще» - подумал Яков, и вспомнил тут же свою гривуазную болтовню за сценой, и дурацкие вопросы о приданом – но он ведь шутил, игрался. А дура поверила.

- Нет, не сватать, - отвечал он, - Пока нет. У него казачок болеет, я смотрел.

- А, новый, черный, - мгновенно догадалась Лупа, видать, в курсе пополнения была уже вся дворня, - Ты меня не сватай пока, не надо. И потом тоже не сватай.

- Отчего же? Или Гросс расщедрился – берет тебя?

Лупа фыркнула – при упоминании Гросса, и смешно сморщилась:

- Мимо, доктор. Не угадал. Я призналась хозяину, что брюхата – и он меня не выгнал. И в деревню не сослал. Обещал, что я все равно буду петь на премьере, а потом он отправит меня в Польшу, с Ла Брюсом, тот как раз уезжает.

«Или он врет, или она» - решил Яков, и спросил:

- И он совсем не злился?

- Наоборот, обрадовался. Спросил, какой у меня срок, и что-то записал в своей книжечке, той, что у него для танцев. И велел мне молиться – чтоб не пропал голос, и чтоб потом пришло молоко.

- Пришло молоко? – переспросил Яков, и тут же все понял, - Поздравляю тебя, маленькая волчица. Кажется, ты выиграла в свою игру, - доктор снял с рукава ее цепкую ручку и поднес к губам, - Удачной тебе премьеры. И легких родов – быть может, на эту твою премьеру пригласят и меня.

- Не пригласят, у дворни своя повитуха, - Лупа отняла от его губ свою руку – на каждом пальчике у нее сверкало по перстню, с яркими поделочными камнями, - А ты доктор господский, вряд ли мы еще свидимся.

В голосе ее звучало некоторое сожаление – но пополам с торжеством. Глупенькая авантюристка – и, кажется, везучая.

- Бог даст, погляжу из-за кулис, как ты поешь на своих качелях, - пообещал Яков, - Прощай, маленькая волчица.

Ван Геделе поднял ее острое личико – кончиками пальцев за подбородок – и быстро поцеловал обведенные темным контуром бледные губы, мягкие, в трогательных розовых трещинках. Ее дыхание пахло тоже – апельсинами, райским садом, но девушка эта была – чужая игрушка, из тех, что запрещается брать. Яков отстранился от ее перепуганной, задохнувшейся мордочки и шагнул из темной комнаты прочь – в коридор для слуг. Пошел, так сказать, дальше своей дорогой.

Пока доктор Ван Геделе отсыпался в собственной постели, и видел во сне, как уносит его лавина оранжевых благоуханных даров Цереры – прибыл курьер от младшего графа Левенвольда, доставил бутыль с эфедрой, и недоуменная фройляйн Арбуэ выставила бутыль на пороге комнаты – Яков едва не сшиб сей сосуд, когда проснулся. Горлышко бутыли обвивала, как шарф, записка: «Сделать к семи часам». Почерк у младшего Левенвольда был тот еще – как вавилонская клинопись.

Яков сошел в лабораторию и с легкостью за неполный час изготовил знаменитый шпионский «эликсир правды». На часах стрелки как раз подползали к семи. «Нужно было сказать, что эта штука скисает через пять часов, - вспомнил Ван Геделе маленький шпионский секрет, - А я позабыл. Старость – не радость».

Обещанная карета прибыла за доктором вовремя. Яков ожидал увидеть уже знакомого ему Десэ, но в карете обнаружился совершенно неизвестный дядька, тощий, всклокоченный и внешне напоминающий циркуль с волосами. Он ничем не походил на служителей тайной полиции, и в то же время имел с ними что-то неуловимо общее – то ли выражение внимательной мрачной озабоченности на неприметном остром лице, то ли стремительную, настороженную, все вынюхивающую повадку крысы.