Юрген Ангер - Шварце муттер

- Вот ведь вертухаи, еще и скалятся, - посетовал мрачный господин, ероша пятернею встрепанные кудри.

- Ты сам сидел? – догадался Яков.

- Было дело, - господин на мгновение утратил мрачность, но тут же вернулся к прежней ипостаси.

- А где тут Смерть помещается? – спросил Ван Геделе, пользуясь минутным потеплением.

- Да за каждой дверью. Или ты про прозектора? – мрачный провожатый мгновенно улыбнулся – улыбка пробежала по его лицу, как зайчик солнечный, и скрылась, - Он в морге помещается, трупов режет. Ба, да вот же он – на ловца и зверь…

По коридору спешил пастор в развевающейся рясе, как всегда, лохматый и мордатый. Завидел парочку у двери, расцвел, как роза:

- О, Сашхен, Яси!

- Я не Сашхен, я Волли, - оскорблено поправил мрачный тип, и выколотил трубочку свою прямо на пол.

- Всегда я вас, близняшек, путаю, - не смущаясь, продолжил Десэ, - Я ведь вас ищу, доктор Яси. У меня курьез – черт разберет, что там. Нужно мнение эксперта. Если что – все легально, с Настоящим я договорился, взял для тебя разрешение.

- С кем? – не понял Яков.

- С Настоящим. Это здешняя острота, применяется только в тюрьмах и дальше не ходит. «Антр ну» у тюремщиков. Есть Андрей Иванович Ушаков – он же Настоящий, а есть еще один, Андрей Иванович Остерман, и он-то, сами понимаете…Не – настоящий.

- Почему это? – обиделся за Остермана Яков.

- Потому что наречен при рождении Анри Жиан, - объяснил Десэ, - Ну – и… Один – камень, другой – лед, один – добрый, другой…

- Очень добрый, - продолжил за него мрачный Волли, - Так что ты хочешь от алхимика?

- Как закончите – приведи его ко мне, в камеру восемь, и там оставь. Я сам верну его домой, договорились? – Десэ покровительственно потрепал еще более потемневшего лицом Волли по плечу и поплыл по коридору, разлетаясь рясой, мимо безмолвных конвоиров – в свою камеру восемь.

- Фуфел, - по-русски непонятно обругал пастора Волли.

Конвоир перед дверью тем временем вытянулся в струнку, дверь со скрипом раскрылась. На пороге явился фон Бюрен, сияющий, как солнце и луна на заднике придворного театра.

- Мы счастливы? – спросил фамильярно Волли, и Яков изумился – неужели эти двое на столь короткой ноге?

- Счастливы, - блаженно подтвердил Бюрен, обмахиваясь просыхающим листом, - То-то радости будет моему Липману. Все счета, все авуары – все здесь…Проводишь меня до дома?

- Разве что закину алхимика в камеру восемь, - припомнил ответственный Волли.

- Он уже успел провиниться у тебя?

- Его прозектор у меня выпросил.

- А-а… - Бюрен остановил на Якове невидящий, сомнамбулический взор, - Спасибо, приятель. Выручил.

Теплая рука милостиво потрепала Якова по щеке – и довольно…Фон Бюрен неспешно двинулся по коридору, играя свернутым листом – он двигался, как балерон в кордебалете, грациозно и плавно, что потрясающе и великолепно было для его столь внушительной фигуры. Яков провожал взглядом, как Бюрен удаляется по темному коридору, почти танцуя, и в темя доктора клевала догадка – отчего Левенвольд расплатился с ним и за Бюрена тоже. Сам Бюрен и не собирался платить алхимику – видать, считал, что с того довольно и чести побыть возле звезды, столь горячей и яркой.

- Вот, смотри. Мы с профосом даже поспорили, что это – колдовство или следы любовной игры…

В камере восемь, темной клетушке с окошком-бойницей под самым потолком, на низких нарах лежала баба. Тощая, старая, в холщовой рубашке с полосами крови – после кнута, не иначе. Десэ бесцеремонно повернул безжизненное, словно парализованное тело, задрал на бабе рубашку и показал без стеснения – то, что его взволновало. Спина и в самом деле нещадно исполосована была кнутом, но в середине, меж лопаток, еще и вырезан был квадрат кожи площадью примерно в два вершка. Рана уже затянулась, пошла рубцами, но видно было – что кожу снимали недавно.

- Вот что это? – спросил Десэ, возвращая рубашку на место. Баба лежала в его руках, будто кукла, и не издавала ни звука. Яков с тревогой заглянул ей в лицо – нет, он не знал ее, слава богу…Чужая незнакомая баба, не такая и старая, просто иссушенная и изъеденная тюрьмою. Углы рта трагически опущены, под глазами черно, и в самих глазах – пусто-пусто…

- У нее и спроси, - предложил он пастору, но тот лишь фыркнул:

- Она немая. Язык есть, но все равно немая, не говорит, как ее ребята ни полосовали…Проходит по делу княжны Юсуповой, той, что ведьма. Помнишь, может – голая под плащом на коне скакала. Так эта баба – нянька ее. Тоже ведьма – послезавтра ее закапывать, а мы так и не поняли, что у нее со спиной. Ты ученый, может, ты знаешь?

- Что значит – закапывать? – не понял Яков.

- Заживо закапывать, - пояснил деловито Десэ, - Такая русская казнь. Нет, не пугайся – сперва задушат, конечно, княжна заплатила, чтоб не заживо. Но тайны ее это нам не раскроет.

- Тебе так важно это знать? – спросил Яков у пастора, глядя ему в глаза. У Десэ были мертвые глаза, и когда он смеялся или злился – они оставались мертвыми, как вода в болоте. Лицо его жило своею жизнью, хмурилось, гримасничало, подергивалось судорогой – а глаза не меняли выражения, словно две стекляшки.

- Мне важно это знать, - подтвердил Десэ, - Я учил когда-то этот урок, но так до конца и не выучил, пришлось уйти, не закончив курса.

Баба лежала на нарах, как мертвая, и спутанная коса ее свисала к земле, как плеть. Яков присел на корточки, в поле зрения ее раскрытых глаз, заглянул в них – зрачки дернулись.

- Я знаю, - произнес он беззвучно, одними губами, - про твой гри-гри. Ведь это гри-гри? Я угадал?

Женщина прикрыла веки – да.

- О чем ты ее спросил? – Десэ любопытно вглядывался, но он-то не читал по губам, не умел.

- Я разгадал твою тайну, - уже голосом сказал ему Яков, - Когда ее казнят?

- Я же сказал – послезавтра. Восемь пополуночи, все казни идут у нас в это время.

- Ты очень хочешь узнать свой секрет? Тогда позволь мне увидеть ее перед казнью – как исповеднику или еще как.

- Зачем же?

- Этот кусок кожи, из ее спины – она вырезала его нарочно, или кто-то для нее, чтобы сделать ладанку, в которую спрятана ее душа. Сейчас души в ней нет, душа в этой ладанке, которая зовется гри-гри. Если надеть на нее гри-гри перед смертью – она не умрет, станет нежитью.

На самом деле, Яков помнил это очень неточно – станет ведьма нежитью без гри-гри, или, наоборот, если гри-гри ей вернуть. Одно он знал наверняка – тот, кто прежде смерти вернет ведьме ее амулет, сделается для нее чем-то вроде хозяина, как это происходит с джинном из лампы, и после смерти ведьма вроде как станет его слугой. Он тоже не дослушал этот урок в свое время...

Яков опять повернулся к ведьме, так и не вставая еще с корточек:

- Скажи, где твой дом? Я принесу тебе твою вещь – если скажешь, где она спрятана. Я могу читать по губам…