Наталия Сотникова - Музы героев. По ту сторону великих перемен

Мария-Каролина нашла своего мужа чрезвычайно безобразным, ее также раздражал тот факт, что он считал себя красавцем и умником, но юная принцесса отважно заявила, что привыкнет к этому. Оценка молодой жены Фердинандом после первой ночи была еще более уничижительной: «Дрыхнет как убитая и потеет как свинья». Однако же хитрая женщина через некоторое время сумела завоевать благосклонность мужа, убедив его, что обожает охоту (любимое занятие Фердинанда), и что безумно влюблена в супруга. Она прекрасно усвоила ту истину, что первейшей задачей королевы является продолжение династии, и произвела на свет восемнадцать детей, из которых выжили семеро. Насколько ценилась смесь крови Габсбургов с Бурбонами, говорит тот факт, что ее дочери стали императрицей Австрией, королевами Франции, Испании, Сардинии и великой герцогиней Тосканской.

Фердинанд тяготился своими королевскими обязанностями и переложил все тяготы правления страной на Государственный совет. После рождения наследника мужского пола Мария-Каролина стала членом этого органа и потихоньку ловко захватила кормило власти в свои белые ручки, красотой которых чрезвычайно гордилась. Далее она принялась менять ориентацию внешней политики с происпанской на проавстрийскую. В первые годы правления королева, подобно матери и братьям, императору Иозефу и великому герцогу Тосканскому Леопольду, придерживалась идей просвещенного абсолютизма. Это принесло ей популярность у, так сказать, передовых кругов общества, сильно надеявшихся на обновление затхлой феодальной атмосферы в королевстве. При дворе были приняты ученые и деятели искусства. Признавая все возрастающую мощь Великобритании, королева постаралась заручиться ее поддержкой. Для реорганизации неаполитанского флота был приглашен англичанин Джон Актон, зарекомендовавший себя как главнокомандующий тосканского флота. Он быстро стал в Неаполе главнокомандующим армии и флота, министром финансов и, в конце концов, премьер-министром. Как нам уже известно, особым фавором короля и королевы пользовался и сэр Уильям Гамильтон.

Все прогрессивные устремления королевы закончились, как только грянула французская революция. Мария-Каролина сначала еще смотрела сквозь пальцы на деятельность местных якобинцев, но после казни сестры Марии-Антуанетты и ее мужа превратилась в заклятого врага всего, что попахивало революционным духом. Надо сказать, что идеи республиканской свободы нашли свой путь и в это отсталое королевство, чему немало способствовала деятельность посла Франции Гарата. Кстати, этим идеям не остались чужды и кое-какие представители местной знати. Предводители якобинцев были арестованы и безжалостно брошены в тюрьму, где и сгнили бы, если бы позднее Марию-Каролину не заставили освободить их как акт милости под угрозой волнений их сторонников. По мере того, как укреплялось намерение Французской республики нести революционный дух в другие страны для освобождения их от оков монархии, королева все более ясно осознавала, что лишь союз с Великобританией поможет ей уберечь страну от расползания революционной заразы.

В 1793 году она без особого труда убедила мужа заключить агрессивный военный пакт с Великобританией. Отсюда столь важна стала для нее тесная дружба с четой Гамильтон. Эмма ежедневно проводила в обществе королевы два-три часа либо во дворце, либо катаясь в карете по улицам Неаполя. Она осуществляла посредническую связь с английским двором через Гревилла, который был, напоминаем, вице-гофмейстером короля Георга III и членом Тайного совета. Все сведения передавались напрямую, без особого возбуждения подозрений профранцузской партии. Внешне эта слишком тесная дружба имела в глазах неаполитанцев столь предосудительный оттенок, что по столице начали ходить слухи о лесбийских наклонностях обеих женщин. Тем не менее, теперь знатные англичанки уже не хмурились при упоминании имени Эммы, а стремились воспользоваться гостеприимством во дворце Сесса, где к обеду садились за стол по пятьдесят человек, а на вечерах собиралось по три-четыре сотни гостей.

Чета Гамильтонов пользовалась несомненным фавором при дворе. Каждый день они в двенадцать часов обедали в королевском дворце; вечером, если не принимали в своем палаццо, развлекались на семейных вечерах у монархов в их личных покоях. В своем письме от 2 июня 1793 года Эмма сообщала:

«Вчера король и я в течение трех часов пели дуэты. Это было совсем неплохо, ибо он поет как король».

Когда сэр Уильям заболел, и жена преданно ухаживала за ним, королева по нескольку раз в день присылала справиться о здоровье посла, предлагая Эмме свою помощь в выхаживании больного. После того как дело пошло на поправку, королевская чета предоставила в распоряжение Гамильтонов свой летний дворец в Казерте, дабы посол смог сменить обстановку на время окончательного выздоровления.

Став фавориткой королевы, Эмма ухитрилась не возбудить ревности знатных дам неаполитанского двора. Во время официальных приемов она никак не подчеркивала свое особое положение, хотя буквально за час до этого развлекалась в семейном кругу монархов. До поры до времени ей удавалось не возбуждать ненависти политических партий, включая даже якобинцев, люто ненавидевших англичан как заклятых врагов всяческого свободомыслия. Эмма очень гордилась тем, что теперь занялась политикой. В своих письмах Гревиллу она всячески восхваляла Марию-Каролину и ее преданность Великобритании, надеясь, что все это будет напрямую передано королю.

«Если бы вы могли знать ее как я, как бы вы обожали ее! Ибо она — первейшая женщина в мире. Ее таланты превосходят дарования любой женщины в сем мире; и сердце ее есть самое превосходное, доброе и прямое. Вы скажете, сие мнение есть от того, что мы такие подруги, и я сужу предвзято; но спросите любого, кто знает ее. Она любит Англию и предана нашему министерству, желая продолжения войны как единственного средства покончить с этим ужасным французским консулом».

Королева полностью доверяла осмотрительности жены посла и несколько раз передавала ей секретные депеши, содержавшие частную информацию о политических интригах Франции с европейскими державами, дабы Эмма могла показать их сэру Уильяму для уведомления своего правительства. Пикантность ситуации заключалась в том, что это происходило раньше, чем бумаги попадали в руки короля, которому и были предназначены. Вот что писала Мария-Каролина в записочке, прилагаемой к шифрованному письму из Испании:

«Я только прошу его [59] Имеется в виду сэр Уильям Гамильтон. не скомпрометировать меня и вернуть бумагу до двенадцати часов, чтобы она попала в руки королю».